Ленинский тупик

Сержант был следователем отделения милиции, которое два месяца назад разместилось в одном из новых корпусов. Он спросил, был ли вчера Ермаков в клубе.

— Ну? — хмуро пробасил Ермаков, давая понять юноше, что они находятся не в кабинете следователя.

«Хан Батый» улыбнулся, отчего его желтоватое лицо вдруг растянулось вширь, казалось; чуть ли не вдвое, положил на стол папку, на которой была наклейка с надписью черной тушью «начато» и сегодняшняя дата. Он рассказывал, глядя куда-то в окно и время от времени бросая на Ермакова испытующий взгляд:

— Вчера милицейский наряд, вызванный Инякиным в клуб, обнаружил дверь на запоре. Между тем, вечером в клубе, как удалось выяснить, произошло событие, проливающее свет…

Обстоятельность, с которой он перечислял все сказанное Староверовым, неприятно удивила Ермакова: «Тебя еще тут не хватало!..»

Он то и дело срывался, — этот двадцатилетний следователь, с официального тона, завершая свои сухие, точно из протокола, полуфразы почти веселым присловьем «худо-бедно»:

— Провоцирование беспорядков… Хулиганство… Клевета на строй. Избиение руководителя-орденоносца….за такое-худо-бедно! — от ДВУХ ДО ПЯТИ лет, — Он потеребил тесемки на папке…. Если, конечно, нет преступного сговора. Коллективки…

«Тощ Батый, ни жиринки, в чем душа держится, ему бы для поправки пирожка куснуть, а не человечины…»

Ермаков посасывал с невозмутимым хладнокровием папиросу. Когда спустя четверть часа следователь спросил его, куда мог пропасть Староверов, он прогудел нетерпеливо:

— В тресте две с половиной тысячи рабочих. — Ермаков встал со стула и, подхватив следователя под руку, чтоб не обиделся (не стоит с милицией ссориться…), повел его к двери, приговаривая: — Вот что, друг любезный. У меня сегодня нет времени на талды-балды. Зайди, если хочешь, вечером, я пошлю за бутылкой шампанского или… ты что пьешь?

Следователь надел форменную фуражку с синим околышем, чуть-чуть сдвинул ее на бровь, проверил положение лакированного козырька. Вытягивая руки по швам и становясь подчеркнуто официальным, он сказал сдержанно, с достоинством, что он не пьет и что он просит, как только станет известно о местонахождении Староверова.

Ермаков приложил свою разлапистую ладонь к груди: мол, примите и прочее.

В дверь постучали, сильно, требовательно. Ермаков не успел ответить, как в кабинет начали один за другим входить, — точнее, даже не входить, а вваливаться подталкиваемые задними, каменщики и подсобницы в брезентовых куртках и накидках. У кого-то белел на плечах кусок клеенки. С фуражек и плеч на пол стекала вода.

Вскоре весь угол кабинета словно из брандспойта освежили.

Ермаков оглядел нахмуренные лица. Бригада Силантия…

— Что случилось? — спросил он, посерьезнев.

Ответили разом, гневно:

— Почему выгнали Некрасова? Шура еще мало сказал, надо бы крепче… Куда его задевали?! Правда, значица, глаза колет?

Ермаков зажал уши руками, стоял так несколько секунд, морщась от крика.

— Говорите по одному!

Милицейская фуражка выделялась в толпе, казалось Ермакову, как синяя клякса. Не будь ее, он дал бы каменщикам выкричаться, надерзить вдоволь, а затем открыл бы боковую дверь и торжественно передал Александра с рук на руки. Взглянуть бы тогда на лица крикунов!

Но напористый следователь так и не ушел, и потому, резким движением подтянув к краю стола телефон, Ермаков зарычал в трубку: — Чумакова!

Чумакова в конторе не оказалось. Бросив трубку на рычаг, Ермаков сказал успокаивающим и, насколько мог, бодрым тонок, что все это недоразумение. Козни враждебной Антанты, или — бросил взгляд на юного следователя — нашей родной милиции… Никто Некрасова не выгонял. И мысли такой не было! Со вчерашнего дня Некрасов — один из руководителей треста Мосстрой-3…

Заметив недоверчивые глаза Тони, и чуть поодаль насмешливые — Гущи, добавил: — Игорь Иванович мой советник по… политике, в которой вы, дорогие, ни уха, ни рыла. Потому и прислан лично Никитой Сергеевичем, чтоб вы не одичали окончательно.. — Снова не верится? Да разве ж можно вас оставить без хрущевского глаза?! Особливо Тонечку или Гущу.

Кто-то хохотнул, от дверей подтвердили: Тут он, Некрасов, в тресте…

— А Шурка ваш на постройке, — сказал Ермаков. — Вернетесь туда — он опустится с неба, как кузнец Вакула, который летал во дворец императрицы за черевичками. Не ясно только, кому черевички? Кто его любовь?

Ермаков давно знал; нет лучше громоотвода, чем веселое слово, шутка. Он показал рукой на кусок белой, блестевшей от дождя клеенки на плечах Нюры и спросил у Ивана Гущи — Королевскую мантию что ж с нее не сняли?

Минуту или две в кабинете стоял негромкий, прерывистый хохоток. Еше на нерве, но уже веселее.

— Ка-аралевскую мантию!.. Ха-ха!..