Ленинский тупик

Новость, о которой Ермаков не успел рассказать Огнежке, на стройке узнали через неделю. Ермаков в конце концов сдал в строительном институте последний, «застарелый» экзамен и получил звание инженера-строителя. Одолеваемый поздравлениями, Ермаков быстренько осенял пришедших к нему прорабов-практиков своим дипломом в синей, с золотым тисением корочке, как иконкой, и произносил веселой скороговоркой:

Выбирайте сами, куда путь держать, прорабы милостью божьей. В студенты-заочники или в печники. Бьет час!..

Прорабы брали диплом в руки, разглядывали. Чумаков даже понюхал его, вздыхая.

Вечером ермаковский вездеход с праздничным флажком на радиаторе возил прорабов, приглашенных к Ермакову «на пирог». Последним, в одиннадцатом часу, он доставил Игоря Ивановича и Чумакова, задержавшихся на заседании комиссии по трудовым спорам.

Поздних гостей встретила дочь Ермакова Настенька, полненькая хохотушка, баловень прорабов.

Игорь Иванович засмеялся, глядя на нее. Вспомнились пионерские годы, когда он наряжался в праздник урожая пшеничным снопом и куролесил у пионерского костра, теряя колючие, торчавшие в разные стороны колоски.

Широкая, круглая, в шелковой кофточке соломенного цвета, Настенька пританцовывала в прихожей, как праздничный сноп. И запах от ее светлых волос исходил какой-то солнечный, пшеничный, словно Настенька прибежала открывать дверь откуда-то из жаркого летнего дня.

Игорь Иванович обхватил Настеньку окоченевшими на морозе руками, вскричав как мальчишка: — Здравствуй, лето!

Чумаков вслед за ним вскинул Настеньку к потолку, но тут же опустил на пол, хоронясь за спину Игоря Ивановича, и пробормотал:

— А вот те и зима….

В прихожей появилась мать Ермакова, Варвара Ивановна, неулыбчивая, могучей ермаковской стати женщина, в черной, до пят юбке старинного покроя и в нарядной кофте свекольного цвета. Кофта, видно, привезенная сыном из заграничной командировки, была застегнута глухо, до подбородка. Для этого Варвара Ивановна пришила у ворота дополнительную пуговицу, которая отличалась по форме от всех остальных. Но что поделаешь! Приподняв юбку (чуть приоткрылись ее ноги в шерстяных чулках, без туфель. «Староверка, что ли?» — мелькнуло у Игоря), Варвара Ивановна выглянула на лестничную площадку, спросила голосом озабоченным, почти встревоженным:

— Боле никто не идет? — И, отыскав взглядом Чумакова, строго спросила у него, почему он один. — Рябая твоя Даша или хромая, что ты ее стыдишься?

.

Она прошла мимо Чумакова-, непримиримо шурша юбкой и сказав вполголоса:

Каков поп, таков и приход.

Смысл этих слов стал понятен Игорю Ивановичу позднее, когда большинство гостей разошлось и в комнатах кроме Игоря остались лишь близкие друзья Ермакова: Акопян с дочерью.

Огнежка не хотела приходить, за ней послали вездеход — да несколько прорабов, с которыми Ермаков клал стены четверть века.

Притихнув, слушали «Болеро» Равеля, — Ермаков предпочитал его всем речам и танцам; потом кто-то выдернул шнур радиолы.

Посередине комнаты остановилась Варвара Ивановна, огляделась и произнесла побелевшими губами:

— Вот что, дорогие… Здесь чужих нет… Хочу спросить вас… По совести поступает Сергей или нет?.. Я Прова не спрашиваю, — она кивнула в сторону Чумакова, — он сам такой. Но вы… вы все… скажите. — На лице ее выражались и стыд и решимость преодолеть этот стыд. — Почему Сергей свою не приглашает? Есть у него на примете. Сам говорил. Почто от матери прячет? Или ей наш праздник не праздник?.. Иль, может, она — ни сварить, ни убрать?.. Или он к чужой жене прибился? А? Не может того быть! Ермаков он! Краденым не живет… Почто ж тогда от матери прячет? От Настюшки прячет? Или мы рожей не вышли? Тогда… вон! Иди к своей…

Игорь Иванович заерзал на стуле. Надо было что-то сказать, успокоить Варвару Ивановну, что ли.

Ермаков начал багроветь. Краснота выступила из-под крахмального воротничка. Поползла вверх. Вот уже поднялась до подбородка.

От баса Ермакова в комнате тенькнули стекла:

— Едем! Раз такое дело, — едем! — И подхватил мать под локоть. — К моей! Все едем! Вызывай такси, Чумаков!

Чумаков поднялся из-за стола и, неестественно выпрямившись, животом вперед, прошел в прихожую. За ним еще кто-то.

Игорю Ивановичу стало не по себе. Что за дичь? Врываться полупьяной компанией ночью в незнакомый дом, поднимать с постели женщину…

Но еще раньше, чем Игорь Иванович собрался это высказать, за его спиной прозвучал гневный голос Огнежки:

— Никто никуда не поедет! Что это за купеческие причуды? Что за хамство? Я о вас была лучшего мнения, Сергей Сергеевич. Захочу — в чулан запру, захочу — перед всем миром в ночной рубашке представлю, так, да?

Игорь Иванович оттянул ее за руку назад, сказал Ермакову недовольно: — Лучше бы сюда пригласить. Ермаков усмехнулся, покачал головой:

— Не придет.

В дверях Акопян натягивал на ноги резиновые, с теплым верхом боты.

— Вы, разумеется, домой? — произнес Игорь Иванович, проходя мимо него.

Акопян махнул рукой с ботиком в сторону дверей:

— Нет, с Ермаковым.