Ленька Охнарь (ред. 1969 года)

Крупская взяла у секретарши сверток и, развернув, протянула ему довольно толстую книгу в темно-синих корках. «А. Н. Толстой. Воскресение», — прочитал Леонид, беря ее в руки.

— Знакома? — с улыбкой, разгладившей морщинки у глаз, у сморщенного рта, спросила Крупская. — Нет? Напрасно. Удивительный роман. Я уж и не помню, сколько раз читала. «Воскресение» любил Владимир Ильич. — Она смотрела то на

Леонида, то на секретаршу, обращаясь сразу к двоим. — А сегодня увидела это издание у нас в наркомпросовском киоске, не выдержала, купила. С пастернаковскими иллюстрациями.

С Леонидом всегда так случалось: ошарашенный хорошим отношением, он терялся и не находил нужных слов. И, рассматривая книгу, он забыл поблагодарить Крупскую за подарок.

А она, кивнув ему и продолжая говорить с секретаршей, которая теперь благосклонно посмотрела на Леонида, оперлась на подставленную ей руку и пошла к выходу.

Леонид смотрел ей вслед с запоздалой благодарностью, глубоко растроганный: стареет Надежда Константиновна, а силы свои, видимо, не бережет.

Звонок давно звал на следующую лекцию, а никто не шел в аудиторию.

К Леониду подскочили двое студентов. Ему пришлось объяснять, о чем он говорил с Крупской, где и как с ней познакомился, показать книжку. Книжка пошла по рукам, словно это было особое издание.

В этот вечер Леонид стал знаменитостью курса. «Вот он почему такой смелый», — сказал кто-то за осокинской спиной. Аркадий Подгорбунский вновь вертелся возле него, заговаривал дружески, почти панибратски.

Сидя за своим столиком, Леонид никак не мог успокоиться. Какой богатый впечатлениями вечер! Он тут же потихоньку начал читать «Воскресение» и не заметил, как окончились занятия.

Бегом слетев с лестницы, Леонид занял очередь в раздевалке, получил великолепное горьковское пальто. Выбираясь из толпы, он нечаянно толкнул кого-то сзади, повернулся, чтобы попросить извинения, и против воли сильно покраснел. Перед ним стояла молодая женщина, которой он подносил чемоданы на Казанском вокзале. Она, видимо, была удивлена не меньше его и тоже покраснела.

— Вы?

— Вы?

— Это они произнесли почти одновременно. Оба в замешательстве смотрели друг на друга.

— Вы... в нашем институте? — спросил Леонид, все еще не придя в себя от изумления. — Вот не ожидал.

— Я еще меньше.

— Они по-прежнему стояли рядом. Студентка была такая юная, светленькая, что Леонид никак бы не мог назвать ее женщиной, хотя сам видел ее мужа.

Простое коричневое платье подчеркивало ее маленькую, совсем девичью грудь, — из открытого ворота чуть заметно и наивно выглядывало чистенькое узорное кружево комбинации. Опять на Леонида пахнуло чем-то безыскусственным, удивительно домашним, уютным.

Он отлично запомнил ее имя: «Вика». Так назвал ее высокий молодой счастливец в пенсне, опоздавший к поезду. Сейчас Вика показалась Леониду еще прелестней. Сколько ясности было в ее беленьком лице с розовым на конце носиком, сколько скромности в застенчивых, серых с голубинкой глазах, в мягко очерченном подбородке. Шелковистые русые волосы ее в свете висевшей сзади лампочки светились, случайной прядкой выбились на лоб.

— Вы, наверно, меня тогда на перроне за босяка приняли? — весело спросил Леонид.

— Ну что вы, — засмеялась Вика, и по ее глазам Леонид понял, что так и было: она приняла его за босяка.

— Я тогда, фрукты на багажной станции разгружал, — беспечно признался он. — Подрабатывал к стипендии. А потом старого друга встретил, провожал в Бурят-Монголию.

Получив свое синее пальто, уже известное ему, Вика положила пачечку учебников на барьер вешалки. Леонид никогда не подавал женщинам пальто — среда, в которой он воспитывался, считала это буржуазным предрассудком, телячьими нежностями. В Москве он увидел, что многие мужчины и даже парни охотно оказывают такие услуги девушкам, и ему очень захотелось помочь новой знакомой. Удобно ли?

Откуда-то вывернулся парень с обезьяньими ухватками, шутовато воскликнул: «Викочка, меня ждала? Всегда готов поухаживать», схватил ее пальто и ловко помог надеть. Видимо, она приняла это с удовольствием. Леонид позавидовал парню и обозлился. Ишь, стервец, бабий угодник. Вот такие всегда и перебегают дорогу. Он решил не уступать своих позиций пронырливому кавалеру, вновь обратился к студентке:

— Почему я вас раньше не видал в институте?

— Болела.

Действительно, кожа у Вики была слишком белая, прозрачная, под глазами голубоватая, и все лицо казалось немного фарфоровым, слишком нежным, как у человека, долго лишенного свежего воздуха.

— Я всего несколько дней как вышла.

— Вы на каком факультете?

— Французском.

— Тогда ясно.