Ленька Охнарь (ред. 1969 года)

В комнате плавал шум голосов, дым табака. За столом шла игра, не нарушенная приходом дяди Клима и его спутников. Четверо партнеров и обступившие их «зрители» — мужчины, женщины — только посмотрели на вошедших. Оробевший в душе Охнарь, казалось, не вызвал у них никакого интереса. На залитой несвежей скатерти лежала открытая пачка дешевых папирос «Смычка», на кону — стопка смятых бумажных денег.

— О, да тут идет работа! — весело сказал Модька Химик, разматывая красное кашне с шеи.

— Раздевшийся дядя Клим остался в синем шевиотовом пиджаке, косоворотке, перехваченной шелковым пояском с махрами. Серебряная цепочка свисала из верхнего кармашка, где прятались часы.

— Вот, оголец, ты и у своих, — сказал он Леньке. — Погуляй, оглянись и никого не бойся. Лучшего места в Самаре ты не найдешь.

— Дядя Клим скрылся за крашеной охрой дверью, ведущей в глубину дома. Вторая такая же дверь была расположена немного в стороне.

— Через комнату прошла приземистая женщина, покрытая темной шалью. Ленька успел разглядеть заплывшие глаза, толстый нос над широким, прямым, воинственным ртом с выступавшими вперед губами, бородавку на желтой, жирной, маслянистой щеке. Женщина захватила принесенный хлеб, свертки и унесла — наверно, на кухню.

— Хочешь, щец налью? — предложила Охнарю блондинка в шелковом платье, что открывала им дверь.

— Я не голодный, — сам не зная почему ответил он и почувствовал, что желудок у него словно ссохся; Охнарь не ел больше суток.

— А то налью? Ты не стесняйся.

— Обожду. Не к спеху.

— Он весело, озорно улыбнулся и почувствовал себя свободно. Тихонько засвистел, уселся на ближний стул. «Ух, людки! — подумал он. — Где они тут спать раскладываются? Наверно — половина гостей… Хорошо, если бы эта баба тут жила», — и он поглядел вслед голубоглазой блондинке.

— От стола ему дружелюбно кивнул Модька Химик; он сидел на кончике стула рядом с одним из игроков, положив на плечо ему руку.

— Прилепился, Охнарик? Скоро шамать будем.

На сердце у Леньки стало теплее, будто он уже наелся.

И обстановка и тем более находившиеся в комнате люди вызывали у него острый интерес. Не желая показать, что он поражен, Ленька с напускным безразличием стал рассматривать картину в ядовито-розовой рамке, висевшую над продавленным клеенчатым диваном и изображавшую голую женщину. Груди у женщины были огромные, иссиня-меловые, ротик будто крошечное сердечко, а глаза круглые, рыбьи, золотые и разной величины. Весь вид огольца, казалось, говорил: «И не такое видали!»

Когда он украдкой покосился на играющих, то увидел, что на него никто не обращает внимания: все были заняты картами. Зрители пересмеивались, делали замечания. Оттуда до Леньки то и дело долетали шутливые замечания:

— Надо было срывать кон.

— Зачем мазу держал?

— Не везет? Сам Христос проигрался в стос!

— Зато его бабы любят. Пивом твоя новая торгует?

— Охнарю стало скучно. «Да скоро ли жрать дадут?» — подумал он, принимая на стуле другую позу.

Тикали круглые старинные часы на стене. За окном по переулку кто-то проехал.

Внезапно за столом послышался громкий хохот.

— Выметайся, Хряк, выметайся, — ласково говорил высокий, костлявый вор, одетый в новенькую темно-серую тройку, в лаковых туфлях, с чахоточной грудью, аккуратно причесанный на пробор. — Просифонился до последнего канта?^[16] Заимеешь новенькие — мы завсегда твои — партнеры.

— В долг не верим, векселя не выдаем, середь нас банкиров нету.

— Из-за стола поднялся здоровенный молодец с покатыми толстыми плечами, короткопалыми ручищами. Великолепные темно-русые кудри его были всклокочены, глаза на красном, чуть опухшем лице затуманены, из открытого ворота расстегнутой рубахи выступала широкая жирная грудь. Он почмокал малиновыми губами, словно хотел что-то сказать, и, так ничего и не сказав, круто вышел из-за стола.

Игра продолжалась, шуршали кредитные билеты, звенело серебро, вокруг по-прежнему толпились зрители.

Кудрявый молодец Фомка Хряк, выкидывая чуть в стороны могучие, толстые ноги, прошелся по комнате, постоял у окна, закрытого снаружи ставнями, припертого на баут — железный болт. Остановился против Охнаря, сунул руки в карманы галифе и долго смотрел на него своими бараньими, ничего не выражающими глазами. Нельзя было понять, видит он огольца или просто задумался. Голубоглазая блондинка, приглянувшаяся Охнарю, принесла в кувшине воду, полила высокий фикус в деревянной кадке. Не глядя на нее, Фомка Хряк полушепотом спросил:

— Глань, порошочка нету?

Он поднес к ноздрястому носу сжатую в кулак ручищу: характерный жест кокаинистов.

— «Марафет спрашивает, — сообразил Охнарь. — Нюхает».

— Понадобилась? — изменившись в лице, недобро ответила блондинка. — Пожалеть тебя? Ты меня в ту ночь пожалел? С Галсаном рассчеты ведешь, у него и спрашивай.

— Сдуру я тогда, Гланя, — виновато сказал Хряк, и видно было, что он действительно мучается. — Заигрался. Зенки залил и… да что вспоминать… тошно. Я у него отыграюсь.

— Нужны вы мне оба, как синице клетка.

— И такая гадливость, презрение прозвучали в ее голосе, что Хряк стушевался. Глупо повторил, видимо не зная, что сказать: