Леонид Быков. Аты-баты…

Под ее сенью и стояло старое-престарое кресло. Дерматин, которым оно когда-то было обито, давно полопался, из дырок торчали использованные автобусные талоны, бумажки, вата… Именно это кресло на долгие годы и стало «кабинетом» Быкова. Каждый день он приходил на студию в своей любимой болоньевой курточке, с которой не расставался ни зимой, ни летом, в красной клетчатой ковбоечке, которая была ему очень к лицу, заказывал в буфете чашечку кофе, обожаемые им конфеты «Кара-Кум» и обосновывался в любимом кресле. Даже если сладостей не было в ассортименте, буфетчица Лена обязательно припасала несколько конфеток для любимого Ленечки. Подзаправившись, он начинал прием посетителей…

Народ в верхней одежде толпился в очереди к его креслу. Если нужно было что-то написать, он приходил к нам в редакторскую комнату. Мы организовывали чай, кофе, пирожки. Не знаю почему, про себя называли его Пончиком – наверное, потому, что это прозвище рифмовалось с Ленчиком. Если он что-то начинал рассказывать, причем неважно, смешную или грустную историю, преподносил ее так, что мы ухохатывались.

Когда фильм «В бой идут одни «старики» был готов к запуску, Ленечке наконец-то выделили малюсенькую комнатушку, похожую на келью. Там стоял стол, который пришлось подтесать, чтобы он пролез в дверной проем. Еще были выписаны два кресла, но в кабинете поместилось одно. Второе он затащил к нам в комнату – для особо почетных гостей. Что интересно, на следующий день после его похорон оба кресла исчезли. А ведь с ними многое связано! Мы хотели отдать их в студийный музей. Увы…

Одевался очень просто. Всегда ходил в такой красной клетчатой рубашечке и болоньевой темно-синей курточке, шапки не носил – у него была прекрасная шевелюра. Только один раз мы увидели его при параде после премьеры «Стариков» – вышел такой элегантный, в очень красивом ратиновом пальто с бобровым воротничком. «Какой вы красивый, Леонид Федорович! Просто Голливуд!» – закричали мы, а он так скромненько: «Спасибо, девочки, не надо». Больше в том шикарном пальто мы его не видели».

Киноисторик Лилия Маматова тоже вспоминала «рабочий кабинет» Леонида Федоровича под пальмой: «Мне довелось беседовать с Быковым только один раз, и то строго по делу. Режиссер-документалист Арнальдо Фернандес снимал «кино про кино» по моему сценарию, и мы решили обратиться к Леониду Федоровичу с просьбой принять участие в фильме. Нас дружным хором предупредили, что он непременно откажется, так как не любит публичности, особенно официальных затей и всякого рода «мероприятий», никогда почти не выходит на трибуну. Вообще, легенда про него, которая мне была хорошо известна, гласила: очень скромен, порядочен и кристально честен. Разговаривали втроем в небольшом холле под винтовой лестницей, хорошо известном довженковцам. Здесь у Леонида Федоровича был свой «рабочий кабинет», где он общался с коллегами и друзьями. От нашего приглашения он и впрямь отказался, но зато предложил использовать в фильме письма зрителей, которые потоком начал получать со всех концов страны после своих «Стариков» и «Аты-баты…». Писали не только бывшие фронтовики, но и совсем молодые люди, знающие о войне понаслышке. Похоже, быковские фильмы восполняли дефицит доброты, душевной теплоты, который остро ощущается сегодня. Они пришлись по вкусу самым разным людям.

Рассказывал Леонид Федорович о письмах, цитировал кое-что наизусть с каким-то, я бы сказала, родственным чувством близости к своим зрителям и с нескрываемой гордостью. В остальном легенда подтверждалась: держится предельно просто, глаза смотрят приветливо, дружелюбно и чуть-чуть насмешливо, говорит охотно, с полной доверительностью, как будто мы давно знакомы. Во всем облике – ничего специфически актерского, никакого знака профессии, а тем более «звездности». Нормальная доброжелательность человека, привыкшего с уважением относиться к чужой работе. Свой отказ смягчил извиняющейся улыбкой и какими-то очень естественными мотивами – ни малейшего намека на позу, на рисовку: вот, мол, глядите, какой я отличный парень, скромница, вне общественной суеты и тщеславных забот (существует ведь и такого сорта снобизм, и он очень даже был в ходу до недавнего времени в творческой среде). Редкое зрелище человеческой доброкачественности.

После трагической гибели Быкова вместе со всеми я испытала острое чувство потери и личной вины. Вот жил рядом большой, настоящий человек, дышал, говорил, работал, фантазировал, совершал поступки… Теперь остается только горестно сожалеть: была возможность спросить его о чем-то серьезном, самом главном – о жизни, о смерти, о правде. Да уже не спросишь…»