Леонид Гайдай

Но всё же в «Трижды воскресшем» о какой-либо остроте характера не приходилось мечтать никому из исполнителей. Сценарий фильма смело можно упрекнуть как в пафосности, так и в приторности (и, как следствие, в общей несносности). Снятая на таком материале картина выглядела чрезвычайно несовременно даже в год выхода на экраны. Это, пожалуй, один из последних советских фильмов, в основе которого лежит типичный конфликт хорошего с лучшим, иными словами — вовсе нет никакого конфликта. Всё происходящее до безобразия благостно, прилизанно и беззубо. Имеются кое-какие шутки, но ни одной запоминающейся. Однако сама постановка фильма ровная и добротная — придраться не к чему. Хотя, в отличие от «Жениха с того света», здесь вообще не наблюдается никаких примет гайдаевского стиля. В этом смысле «Трижды воскресший» — шаг назад; картина, не уступающая уровню дебютного «Долгого пути», однако ни в чем его не превзошедшая. Просто «Долгий путь» — типичная экранизация «правильного» классика, а «Трижды воскресший» — типичная и опять же «правильная» зарисовка из современной советской жизни. Подобный жанр в то время обозначали смутным определением «киноповесть».

Нет нужды говорить, что никакого прокатного успеха «Трижды воскресший» не имел. За годы «оттепели» советского зрителя приучили к качественно новым, даже новаторским картинам. Так, в год выхода на экраны «Трижды воскресшего» — 1960-й — были выпущены такие картины, как «Простая история» Юрия Егорова, «Сережа» Георгия Данелии и Игоря Таланкина, «Воскресение» Михаила Швейцера, «Испытательный срок» Владимира Герасимова, «Балтийское небо» Владимира Венгерова, «Прощайте, голуби!» Якова Сегеля. Все они признаны классическими «оттепельными» фильмами и прекрасно смотрятся и сегодня.

«Трижды воскресший» к нынешнему дню забыт совершенно — об этом фильме изредка вспоминают исключительно из-за имени режиссера. Однако при постфактумном взгляде на жизнь и судьбу Гайдая можно прийти к выводу, что «Трижды воскресшего» никак нельзя считать случайным и ничего не значащим эпизодом в творчестве комедийного гения. Возможно, именно эти вынужденные съемки послужили катализатором рождения «подлинного Гайдая», того, которого все мы сегодня знаем и любим. Кто ведает, сколько бы еще режиссер искал себя, снимая «разминочное» кино, если бы неприятная история с его «преступлением» («Жених с того света») и «наказанием» («Трижды воскресший») не послужила толчком к тому озарению, в результате которого была рождена самая знаменитая троица советского кино — Трус, Балбес, Бывалый.

История рождения этих персонажей уходит корнями именно в конфликт Гайдая с недалеким придирчивым начальством (в лице министра Михайлова). Леонид сделал всё, что от него требовалось: отдал на растерзание «Жениха с того света» — блистательную комедию, которой по праву мог гордиться, а потом еще и поставил историко-революционный фильм ради того, чтобы его простили. Такая ноша, тяготившая Гайдая на протяжении всех этих событий, в конце концов сломила молодого режиссера.

Нина Гребешкова рассказывала, что еще во время вандалистской акции, учиненной над фильмом «Жених с того света», Гайдай заболел туберкулезом: «У Лени от нервного потрясения началась чахотка. Врач сказал, что ситуация безнадежная, а мы его всё-таки вытащили. Иван Александрович Пырьев — тогда директор «Мосфильма» — очень любил Леню и сказал: «Ничего, снимешь историко-революционный фильм — и всё будет в порядке» Тогда по сценарию Александра Галича Леня сделал фильм «Трижды воскресший» Он не любил этот фильм и никогда его не вспоминал. Летом мы уехали на юг и как-то на улице в Алупке услышали музыку Никиты Богословского из этого фильма. Леня вдруг схватился за живот и говорит: «Всё, я умираю» У него открылась язва»^{55}.

Сначала туберкулез, затем язва — и, видимо, всё это на нервной почве. Сперва из-за угрозы лишиться профессии, а потом из-за необходимости работать через силу, дабы всё-таки остаться в профессии. Однако психологически Гайдай всегда проявлял завидный стоицизм — никому не жаловался, ни на что не сетовал, никого не обвинял. По привычке переживал молча. Нина Гребешкова в этом отношении, как и во многих других, была полной противоположностью мужу. На всю жизнь Нина Павловна запомнила такую сцену. Как-то в новой квартире она мыла окно, стоя на подоконнике, а все ее мысли были связаны со страшным заболеванием Леонида Иовича. Да и как было не переживать, если даже врач советовал готовиться к худшему… Внезапно Нина начала плакать. Находившийся рядом Леонид с досадой вздохнул и успокаивающе обратился к жене:

— Нинок, ну ты что, я же еще не умер, чего ты плачешь?

— Леня, но ведь у тебя туберкулез, туберкулез, — всё повторяла жена, всхлипывая и утирая слезы.

Леонид продолжал еще более уверенным и спокойным голосом:

— Брось ты это. Перестань, пожалуйста. Пойми, для меня это ничего не значит — я вылезу.