Леопард за стеклом

Мы уже давно были в постели, но спать и не думали. Мы услышали сегодня столько странного и любопытного, что готовы были признать это воскресенье исключением из «дней отчаяния».

— А я еще вчера так грубо с ней разговаривала, со Стаматиной, — чуть не плакала Мирто.

— А я ей вообще крикнула: «Уф, отстань от меня!», когда она сказала, чтобы я надела кофточку, потому что ветрено, — виновато пробормотала и я.

Но откуда нам было знать, если нас считали такими маленькими, что никто и не подумал рассказать, что у Стаматины была своя семья и что обе ее дочери, такие же, как мы, пропали в сгоревшем городе? Откуда нам было знать, что только она одна спаслась и добралась до нашего острова, что, как и наш леопард, бродила по улицам днем и ночью, а как-то вечером постучалась в наш дом? Дедушка открыл дверь и впустил ее. Больше она нас не покидала.

Когда Стаматина пришла закрыть на ночь ставни — от сквозняка, — мы повисли у нее на шее и давай ее целовать.

— Хочешь, я подарю тебе дом, который мне оставит тетя Деспина после своей смерти? — кричала Мирто.

— А я отдам тебе портфель моего папы, тот кожаный с оленем. Папа оставит его мне, когда умрет.

— Христос и Богородица! Да что это с вами на ночь глядя случилось, что вы тут о покойниках да о завещаниях заговорили? — И Стаматина перекрестилась.

ОЧСЧА? ОЧПЕЧА? Правда была в том, что мы и сами не знали, что чувствовали, — счастливы мы или печальны. Так мы и уснули, ничего друг другу не ответив.

Сегодня мы ждали Никоса. Наконец-то! Июнь близился к концу. Паром только-только зашел в городскую гавань. Мы его издалека увидели и даже разглядели белые буквы на его трубе: «Фридон». Так он назывался.

С минуты на минуту должна была показаться «Кристаллия». Кир Андонис отправился в город, чтобы встретить Никоса и привезти его в Ламагари. Несмотря на все наши мольбы, он так и не согласился взять нас с собой. Даже когда мы поклялись, что не будем ссориться из-за того, кому идти первой, а мирно потянем жребий.

— Ну и ладно, не бери меня! — крикнула отцу Артеми, едва только «Кристаллия» тронулась с места. — Я тебе больше готовить не буду и ни одной рубашки не постираю и не заштопаю!

— Ну и ладно, — засмеялся кир Андонис. — А я женюсь в городе и привезу тебе мачеху в дом.

— Давай, вези! А я пойду, пойду… и прямо сейчас спрыгну со скалы и утону! — завизжала Артеми.

«Кристаллия» резко развернулась и снова подошла к пристани. Артеми прыгнула в лодку.

— Шантажистка! — процедил Нолис.

Кир Андонис, не говоря ни слова и насупив брови, посмотрел на нас так, что больше никто не решился попроситься в лодку.

Не знаю почему, но так уж сложилось, что у каждого ребенка из лачуг была за плечами хоть одна грустная история. Куда хуже тех, что случились с Дэвидом Копперфильдом. Я бы очень хотела, когда вырасту, стать писателем и все их записать. Правда, Мирто где-то прочитала, что писателями не становятся, а рождаются.

Я смотрела на исчезающую вдали «Кристаллию» и думала: «Как жаль! Если бы я родилась писателем, я бы написала три очень печальные истории».

Первая очень печальная история

АРТЕМИ

Очень часто, когда солнце клонится к закату, Артеми говорит Мирто и мне: «Пойдем на скалу моей мамы».

Это высокая обрывистая скала, на вершине которой растет дикий гранат. Внизу, у подножия, простирается море, воды которого, когда мы смотрим на него сверху, кажутся глубокими и темными. Именно с этой скалы в прошлом году, зимой, мама Артеми бросилась в море. И утонула. Она была больна, и кир Андонис хотел продать свою лодку, чтобы было на что отвезти ее в больницу. Но она этого совсем не хотела, потому что «лодка — это наш хлеб», так она говорила.

«…И упала она со скалы, чтобы был кусок хлеба у ее драгоценной дочери…» — я бы так написала. Ну, может, убрала бы «драгоценная» и оставила бы просто «ее дочь» и «Артеми».

Когда мы сегодня дошли до скалы, Артеми встала на самом краешке и начала плакать да убиваться:

— Ах, мамочка моя, зачем ты это сделала!

Мы с сестрой так перепугались, что от ужаса вцепились в гранат.

В лачуге Артеми даже кровати нет. Когда кир Андонис ночует не в лодке, он ложится на пол на кучу тряпья. Только на одной стене в золоченой раме висит фотография тети Деспины — там она совсем молодая, в бальном платье. У нас эта фотография валялась в чулане: все считали, что тетя Деспина не очень хорошо на ней получилась. Никос даже дразнил ее пугалом огородным. Как-то Стаматина, наводя порядок в чулане, вытащила эту фотографию во двор. Артеми тысячами «пожалуйста» умолила отдать снимок ей.

— Теперь и у нас есть обстановка, — щебетала она, пока тащила «картину» к себе в шалаш.

Артеми носит все прошлогодние платья Мирто, которые ей уже малы или совсем износились. Когда Мирто надевает какое-нибудь платье, которое особенно нравится Артеми, она говорит:

— Глупышка Мирто, не сиди на солнце, а то выцветут на моем платье все цветочки.