Леопард

Он глубоко вздохнул своей узкой грудью и почувствовал себя большим. Иногда он даже подумывал, а не плохо ли быть таким большим. Другие довольствовались тем, что были маленькими и глупыми. Может быть, и лучше быть маленьким и глупым. Не всегда приятно сознавать, что одним ударом мысли ты можешь убить одного из маленьких дураков. Он много раз отгонял мысль, что может убить Гиб… своего отца, и каждый раз эта мысль успешно возвращалась на свое место где-то в затылке. Бывали и минуты слабости, когда его одолевал страх, что в один прекрасный день он не сможет загнать ее в затылок. Тогда он останется один в лесу. И тогда маленькие пастухи на луне будут, держась за бока, хохотать над ним, намекая на то, что и для него найдется место там, наверху. Он не будет один в этом проклятом лесу. Но для этого придется отгонять к затылку лучшие мысли каждый раз, когда он взглянет на черного.

Дождь восторженно барабанил по полянам, радуясь тому, что встретил землю без борьбы с ветвями. Потоки воды беспрестанно обрушивались на голову, облегали маску лица и, сбегая вниз по горлу, собирались у пояса и затопляли чресла. Он выпятил нижнюю губу и глотал наполнявшую рот сладкую воду. Эта вода была исполнена благодати высокого неба, она текла из ладоней Великого. Она приносила жизнь, давала жизнь прекрасному дереву подо и заставляла лилии петь. Выгоревшая красноватая почва становится темной, местами черной. Пройдет время, и она принесет плоды, покроется травой. Трава вскормит газелей, которых в свою очередь пожрут львы.

Потребовалось меньше двух дней для того, чтобы нагнать бвану. Правда, он бежал от зари до зари, он был полон силы, колени и лодыжки легко пружинили, дыхание было четким, и в боку не было раны, о которой надо заботиться. Тогда он чувствовал себя большим, потому что преследовал врага, вторгшегося в его страну. Теперь же в мозгу копошилось сомнение. Ведь бвана не был настоящим врагом. Бвана Гибсон, по сути дела, был жертвой. Небу шел, постаревший и измученный, и искал пещеру.

Ночь, настоящая ночь, а не ночь дождя под деревьями, вылизав все уголки, дотемна облизала и вход в пещеру, которую Небу избрал для ночлега. Пещера была совершенно сухой и глубокой. Отойдя на десяток шагов от входа, Небу выпустил три стрелы в ее черную глубину и услышал, как все они отскочили от задней стены. Никакое животное с ревом не выскочило наружу. Он зажег бензиновой зажигалкой бваны палки, лежавшие за порогом пещеры. Змей не было. Он вошел в пещеру и поднял свои стрелы. У одной из них сломался наконечник. Он развел костер и стянул с плеч одеяло. Мальчишка уже сидел на земле; костыли стояли у стены. Небу указал на рюкзак, и мальчишка, подумав, начал развязывать его. Он старался не смотреть на африканца.

Пламя горело огромным зрачком в глазнице пещеры. Негр вышел во тьму и вернулся с охапкой валежника. Костер должен гореть всю ночь. Он наполнил дождевой водой котелок и поставил его на три камня у края костра. Кофе был в большой коричневой банке. В целлофановом пакете был большой пласт бекона. Перед Небу стояли жестянки с сахаром и мукой, солониной и сардинами. Он никогда не был таким богатым. Когда кофе закипел, Небу взял кружку бваны Гибсона, и мальчишка, сняв с камней котелок, наполнил ее.

Мальчишка прислушивался к пронзительной музыке, звучавшей в нем. Она была громче, чем свист воды, рвавшейся вдоль деревьев. Эта музыка была тайной и прекрасной. Она не струилась вверх и вниз, как та музыка, которую слушают по радио, она просто входила в него и уходила прочь. Она доносилась с высот. Она была звездной. От нее приходили в голову самые удивительные мысли. Однажды эта музыка зазвучала, когда отец по пути сюда нес его на плечах. После этого случая отец всегда связывал ему кисти рук, когда нес его на плечах.

— Я люблю спать не дома, — проговорил он, наливая кофе безмолвному Небу. — Ребята в Найроби говорят, что я похож на ящерицу гекко. Ты знаешь ящерицу гекко? Такая серая, урчит по ночам. Ребята в Найроби говорят, что я похож на эту ящерицу, а я урчу и таращу на них глаза. Хочешь, я вытаращу глаза? Поурчу для тебя?

Он отставил кофейник, лицо его пошло глубокими отвратительными складками, как морда гекко, а из его рта понеслось: «Урк, урк, уркер, урк». Он следил за Небу.

— А хочешь, я засмеюсь, как гиена? Или залаю, как самец-крокодил?