Лермонтов в Москве. Эссе

Несколько более младший современник, писатель Аполлон Григорьев, вспоминал, что это была «эпоха, над которой нависла тяжелой тучей другая, ей предшествующая… эпоха, когда журчали еще, носясь в воздухе, стихи Пушкина и ароматом наполняли воздух…», когда «с какой-то лихорадочностью произносилось имя «лорд Байрон…», из уст в уста переходили стихотворения Полежаева, а когда произносилось это имя, а иногда «несколько других, еще более отверженных имен (имена декабристов. - Т. И.), какой-то ужас овладевал кругом молодых людей и вместе что-то страшно соблазнительное, неодолимо влекущее было в этом ужасе… Соблазн, страшный соблазн носился в воздухе…». Подраставшее поколение «жадно хотело жизни, страстей, борьбы и страданий». К этому поколению относился Лермонтов.

Несмотря на репрессии,* о чем только не говорили студенты в аудиториях, залах, коридорах. Интересы были разнообразны, кругозор широк. Философия, история, литература, театр, крепостная действительность у себя на родине, революционные события в Западной Европе - все волновало студентов.

[* При Лермонтове в 1831 году были арестованы студенты, принадлежавшие к кружку Сунгурова, мечтавшие о конституции.]

И если физики и медики интересовались литературой, то словесников можно было встретить в аудитории физико-математического факультета. Рукописные сборники запрещенных стихов и запрещенные книги ходили по рукам.

Шли бурные споры о романтизме. Спорили на страницах журналов и в аудиториях университета, в великосветских салонах и студенческих общежитиях, в книжных лавках, в фойе театра, на бульваре или на перекрестке кривого московского переулочка.

Шумная толпа молодежи наполняла аудитории и коридоры университета. Черные курточки дворян с белыми воротничками выделялись на фоне мешковатых, потрепанных сюртуков семинаристов и мещан. Многие из них годились чуть не в отцы мальчикам в черных курточках, из которых некоторые являлись в университет в сопровождении гувернера.

«Святое место, - писал Лермонтов, обращаясь к университету. - Помню я твоих сынов заносчивые споры…» Среди этих споров он не случайно отметил тему «о боге и вселенной». Единство бога и вселенной доказывал немецкий философ Шеллинг (1775 - 1854). Его философское учение, шеллингианство, было распространено в то время в русском образованном обществе.

Последователем Шеллинга был профессор физики М. Г. Павлов, знакомый Лермонтову с пансиона. «Вы хотите знать природу, - обращался он к аудитории, - но что такое знать?» И вместо физики излагал натурфилософию Шеллинга. На лекциях, которые посещал юный поэт, он рисовал картину вечно движущейся природы: «…там миры, постоянно вращаясь на осях своих, с невероятной быстротой носятся вокруг центральных светил; здесь моря дышат… в отливе и приливе вод своих, там грохот громов колеблет атмосферу…» В переполненной аудитории тишина, все взоры прикованы к величественной фигуре профессора, прекрасного оратора. «Учен и умен, но не на месте», - рассудило начальство и перевело Павлова с курса физики на преподавание сельского хозяйства, где с Шеллингом ему пришлось расстаться.

Лермонтов с интересом слушал историка Погодина, который пытался философски объяснить исторические факты и сравнивал русский исторический процесс с западноевропейским. Высший балл у Лермонтова и его друзей А. Закревского и В. Шеншина был по английской словесности у профессора Гарвея, читавшего на лекциях Байрона и других английских поэтов.

М. Г. Павлов.

Портрет работы неизвестного художника.

Но у большинства профессоров в то время проходили лекции скучно и не могли заинтересовать молодежь:

…Пришли, шумят…

Профессор длинный

Напрасно входит, кланяется чинно, -

Он книгу взял, раскрыл, прочел… шумят;

Уходит, - втрое хуже.

Сущий ад!…

Однажды на вопрос профессора изящной словесности Победоносцева Лермонтов начал отвечать уверенно, с полным знанием предмета. Но профессор, прервав его, заметил, что он не читал на своих лекциях того, о чем говорил студент. Лермонтов спокойно возразил, что профессор и не мог сообщать им на лекции того, о чем он только что говорил, так как все это слишком ново и до него еще не дошло, а сам он пользуется источником из собственной библиотеки, снабженной всем современным. Подобные сцены происходили у поэта и с другими профессорами. Вместо того чтобы слушать их лекции, он приносил с собой книгу, усаживался в углу аудитории и погружался в чтение.

Воспитывала не столько университетская наука, сколько живое общение студентов.

Дом Поливановых на Большой Молчановке.

Реконструкция Б. Земенкова.