Лермонтов в жизни. Систематизированный свод подлинных свидетельств современников.

Я публично обращался с нею, как с личностью, всегда мне близкою, давал ей чувствовать, что только таким образом она может надо мною властвовать. Когда я заметил, что мне это удалось и что еще один дальнейший шаг погубит меня, я выкинул маневр. Прежде всего, в глазах света стал более холодным к ней, чтобы показать, что я ее более не люблю, а что она меня обожает (что в сущности не имело места). Когда она стала замечать это и пыталась сбросить ярмо, я первый ее публично покинул. Я в глазах света стал с нею жесток и дерзок, насмешлив и холоден. Я стал ухаживать за другими и под секретом рассказывать им те стороны, которые представлялись в мою пользу. Она так была поражена этим неожиданным моим обращением, что сначала не знала, что делать, и смирилась, что заставило говорить других и придало мне вид человека, одержавшего полную победу; затем она очнулась и везде стала бранить меня, но я ее предупредил, и ненависть ее казалась и друзьям и недругам уязвленной любовью. Далее она попыталась вновь завлечь меня напускною печалью, рассказывая всем близким моим знакомым, что любит меня; я не вернулся к ней, а искусно всем этим пользовался... Не могу сказать вам, как все это послужило мне; это было бы скучно и касается людей, которых вы не знаете.

Лермонтов — А. М. Верещагиной.

Весна 1835 г.

Я предчувствовала какие-то козни, но я не пыталась отгадать, кто их устраивает; я чувствовала себя опутанной, связанной по рукам и ногам, но кем?

Е. А. Сушкова-Хвостова.

С. 326

Я понял, что желая словить меня, она легко себя скомпрометирует. Вот я ее и скомпрометировал, насколько было возможно, не скомпрометировав самого себя.

Лермонтов — А. М. Верещагиной.

Весна 1835 г.

Мне становится невыносимо тяжело писать; я подхожу к перелому всей моей жизни...

Е. А. Сушкова-Хвостова.С. 331

После его [князя Алексея Лопухина] отъезда всю остальную часть зимы Лермонтов был так же страстен. Весна призвала его в лагерь, ее — в деревню. К осени они сошлись: она все так же, он с холодным поклоном вежливости. Она глядела со слезами ему в глаза. Он спрашивал ее о здоровье, бывал у них довольно часто, но о прежнем — ни слова!.. Она терялась в догадках. Мучилась, плакала и решилась спросить о причине его поведения.

Это было на бале. Он отвечал с порывом прежней страсти, что есть причина, по которой он должен молчать, но... может ли измениться?!

Она вновь счастлива, но с первым балом он не глядит на нее, берет слово танцевать с ней мазурку и в начале танца приглашает незнакомую, сидящую возле нее. Не могу описать, как играл он ею, то говоря о любви, то притворяясь холодно ничему не верующим. Наконец, когда она потребовала от него решительного разрешения загадки, вот что Лермонтов отвечал ей:

«Бог мой, mademoiselle, может быть — я люблю вас, может быть, нет, право, не знаю! И можно ли помнить о всех увлечениях прошлой зимы? Я влюбляюсь, чтобы убить время, но не рассудок! Поступайте, как я, и будете чувствовать себя хорошо».

Она вздрогнула и посреди тысячи особ слезы ручьем полились из глаз ее, он захохотал...

Е. А. Ган. С. 748

Лермонтов увлекает девушку, весьма искусно разыгрывает роль человека страстно влюбленного, энергически преодолевает препятствия, встречаемые им на пути к желаемой цели, не стесняется при этом никакими средствами, вероломно обманывает человека, считавшего его своим искренним другом и доверчиво открывавшего Лермонтову свои задушевные тайны. При этом мороча доверчивого приятеля, Лермонтов являет полную готовность вытянуть его в крайнем случае на барьер под выстрел пистолета. Наконец, когда цель достигнута, то есть когда г е р о и н я разыгрываемого в лицах романа страстно влюбляется в героя, этот герой довольно цинически объявляет ей, что все это не более чем шутка, как фарс, которым он тешил только свое самолюбие и тщеславие. Таков, по крайней мере, смысл его последних и решительных объяснений...

М. И. Семевский.С. 342—343

Долго ждала я желаемой встречи и дождалась, но он все не глядел и не смотрел на меня, — не было возможности заговорить с ним. Так прошло несколько скучных вечеров, наконец, выпал удобный случай и я спросила его:

— Ради Бога, разрешите мое сомнение, скажите, за что вы сердитесь? Я готова просить у вас прощения, но выносить эту пытку и не знать за что — это невыносимо. Отвечайте, успокойте меня!

— Я ничего не имею против вас, что прошло, того не воротишь, да я ничего уже и не требую, словом, я вас больше не люблю, да кажется, и никогда не любил.

Е. А. Сушкова-Хвостова.С. 340—341

Но вот веселая сторона истории. Когда я осознал, что в глазах света надо порвать с нею, а с глазу на глаз все-таки еще казаться преданным, я быстро нашел любезное средство — я написал анонимное письмо: