Лерой. Обещаю забыть

— И опять ты спешишь, Лерой!

Меня начинает напрягать, что и Миронов, и Горский  подходят все ближе и всё чаще  переглядываются между собой.

— Чтобы окончательно завладеть имуществом Кшинского, Макееву нужна всего одна его подпись.

— И вы решили обменять её на чистосердечное признание? Ни черта у вас не выйдет! Макеев гадёныш, но не дурак!

— Не мы, а Петя. И не совсем обменять. Скорее спровоцировать,  — Горский кладёт массивную руку на моё плечо. — Понимаешь, Валер, у Макеева не тот характер, чтобы отступать, тем более сейчас, когда притворяться больше  не имеет смысла.

— Он очень зол и предсказуем, — добавляет Миронов, возвышаясь надо мной. Пытаюсь встать: сидеть становится некомфортно, но Горский не позволяет, рукой удерживая на месте. —  Кшинский кажется ему глупым и беспомощным.

— О чём вы, чёрт возьми, говорите? — в ушах поднимается жуткий гул.

— Петя предложил Макееву сделку: он отдаст ему всё, что тот хочет, лишь бы тот оставил его и Рину в покое. Подписание бумаг должно произойти с минуты на минуту. Но прежде чем Кшинский поставит свою подпись, он попытается вывести Пашу на разговор.

—  Это какой-то бред! — мотаю головой. — Там же Рина, Коль! Мне плевать на Кшинского и его дела, но на хрена я отвёз туда мелкую? Какого лешего ты не остановил меня?

В сознание раскатом грома врывается болезненное понимание, что Горский непросто не остановил, он сам настоял на её отъезде.

Пытаюсь встать, оттолкнуть от себя чёртовых предателей,  но эти два бугая держат меня, не жалея сил. Их двое — я один. Силы не равны, но попыток вырваться не оставляю.

— Суки! Она же там одна! Совсем!  Я обещал ей, что всё будет хорошо!

— Так всё и будет, Лер! — шипит Горский, навалившись всем своим весом. —  Там мои люди. Камеры повсюду. Кшинский тоже знает, что делать! Поверь, он не даст свою дочь в обиду. Они просто поговорят!

Но я не верю. Не слышу. Ничего не хочу знать! Только обнять её, забрать из отцовского дома  как можно скорее и спрятать ото всех! Но сил вырваться не хватает! Мои самые близкие люди вонзили нож в спину! Ору, оглушая обоих, выкладываюсь на полную, не теряя надежды выбраться из плена, но всё тщетно: я безнадёжно прижат к кожаной  поверхности кресла.

— Рина никого не убивала, никого пальцем не тронула! Хочет Кшинский очистить совесть перед Макеевым, так пусть делает это с ним наедине!

— Да пойми ты, Амиров! Макееву, чтобы заговорить, нужен пинок, толчок, раздражитель! Месть не имеет смысла, если о ней никто не узнает! Арина просто станет тем самым зрителем, не больше! Понимаешь?

— Я понимаю, что вы чёртовы ублюдки, которые своими руками отправили девчонку за новой порцией ада! Разве ей мало?

— С ней всё будет хорошо! — по слогам пытается донести Горский, но я больше никому не верю!

Делаю вид, что сдаюсь, обессиленно  оседая в кресле.

— Горский, если с её головы упадёт хоть один волосок, я тебя убью, слышишь?

— Не упадёт, — выдыхает тот и наконец ослабляет хватку. — Как только Макеев переступит порог дома Кшинских, мы все вместе поедем туда. Обещаю!

— Нет! — с дикой нечеловеческой силой отталкиваю от себя мужиков и, не чувствуя ног, несусь  к выходу.  Я обещал мелкой, что буду рядом! Обещал, что стану щитом от всех бед и несчастий! Я не могу просто сидеть и ждать, когда Кшинский, Макеев, Горский наиграются в свои жестокие игры.

Пулей вылетаю из кабинета под гневные оклики Миронова, попутно нащупывая мобильный в кармане. Вот только уже через пару шагов вспоминаю, что звонить мне некуда: телефон Рины разбит. А добежав до гостиной и вовсе останавливаюсь, натыкаясь на довольные рожи полицейских, которые тщетно искали меня со вчерашнего вечера по всему городу.

— Амиров Валерий Таирович, — басит с довольным видом один из них, а я понимаю: опоздал, подвёл, предал...

Глава 30. Гости

Арина.

Лерой отпускает мою руку, и сразу становится нестерпимо холодно. Меня не греет яркое солнце и улыбка отца, печальная, виноватая, наконец-то искренняя. Иду за ним следом по тонкой извилистой дорожке в сторону дома и постоянно оглядываюсь в попытках запечатлеть в памяти образ Лероя, насытиться им. На душе неспокойно. Утро, нежное, сладкое, незабываемое, сейчас растворяется в неизъяснимом волнении. Я боюсь, что у Амирова ничего не получится, и Макеев заставить того отвечать за побои по всей строгости. Хотя должно быть всё с точностью до наоборот.

— Как ты себя чувствуешь, дочка? — отец не сводит с меня глаз. Ещё бы! Ссадина на подбородке и огромные синяки на руках, ставшие за ночь неприглядного фиолетового цвета, будят в старике праведное чувство вины.

— Нормально, — сухо отвечаю, стараясь не смотреть ему в глаза. Со своим вниманием и заботой отец несколько опоздал.

— Прости меня, — бормочет он, резко остановившись перед входом в дом. — Во всём виноват я. Только я.

Знаю. Не спорю. Облегчать его терзания не спешу. Я несколько лет ждала, когда он прозреет, прощала его равнодушие и нелюбовь. Больше не хочу.

— Я выгнал её, дочь! Веришь? Вчера. И Кирилла тоже. Лерой показал мне записи.