Лес Кости

Что-то бо́льшее, чем человек, двигалось по лесу, преследуя группу людей, которые бежали перед его неуклюжей погоней.

И еще была женщина, которая пришла по реке и коснулась рукой лица спящего/пробуждающегося мужчины. Она бросила на него сучок и кость, а потом со смехом убежала, виляя надушенным телом, запах ее кожи и души, кислый и сексуальный, бил в ноздри лежачей фигуры, которая медленно…

Пробуждалась…

Опять оживала…

Хаксли сел, задыхаясь. Он замерз, ледяная вода бежала с его лица.

Звук реки оглушал, а чувство обоняния было оскорблено вонью от его собственных фекалий, холодных и твердых, собравшихся в его просторных трусах.

— Бог мой! Что со мной произошло?..

Он прыгнул в реку и быстро почистился, тяжело дыша от холода. Вооруженный опытом предыдущих экспериментов, он принес с собой чистую смену одежды и, с благодарностью в сердце, вынул из рюкзака садовые штаны и толстую хлопчатую рубаху.

Дрожащими пальцами он нащупал часы и от ужаса закрыл глаза, когда увидел, что попал сюда четыре дня назад. Оглушенный и растерянный, он лег на берег реки и обхватил голову руками.

Четыре дня! Четыре дня сна!

— Эдвард! Эдвард?..

Его голос, громкий требовательный призыв потерялся в неистовом течении и водоворотах реки; он уже собирался опять закричать, когда вернулось первое воспоминание и он сообразил, что Уинн-Джонс давно ушел. Они разделились несколько дней назад: человек из Оксфорда должен был исследовать, если сможет, реку за зарослями терновника, а сам Хаксли собирался определить края зоны, бывшей первым уровнем обороны леса.

И это странно, потому что Хаксли сам должен был исследовать дальнейшее течение шепчущего ручья. Уинн-Джонс тоже был здесь? Он не видел следов другого человека.

В тени серого валуна из песчаника, чей мшистый зеленый столб протыкал, казалось, переплетение корней и вздыбленной земли, Хаксли нашел пепел от маленького костра. Хаксли видел достаточно много потушенных костров, сделанных Уинн-Джонсом, и был уверен, что этот — не его.

Он собрал раскиданные вещи. Почувствовал, что страшно проголодался, он сжевал плитку шоколада, лежавшую в рюкзаке.

Воспоминания начали возвращаться, а потеря ориентации, возникшая в результате неожиданного пробуждения после очень длинного сна, исчезать.

Он внимательно осмотрел тропинку в терновнике, через которую пробрался сюда. В голове появился образ женщины, которая ласкала его, пока он спал полусном, наполовину осознавая ее присутствие; но он был не в состоянии проснуться, прервать свое полу-бессознательное состояние. Не молодая, не старая, грязная, сексуальная, теплая… она прижала рот к его, и ее острый мокрый язык коснулся его. Она негромко смеялась. Положил ли он руку на ее ногу? У него осталось ощущение мягкой плоти и широкого гладкого бедра, которое он гладил пальцами и ладонью, но это могло быть сном.

Кем были всадники? И что за зверь, преследуя их, пересек реку?

— Урскумуг, — пробормотал он, проверив след. Других следов не было, только неглубокий отпечаток копыта неподкованной лошади.

— Урскумуг?..

Он не был уверен. Он помнил предыдущую встречу.

Урскумуг сформировался в моем сознании в самой ясной форме, в которой я когда-нибудь видел его. Морда испачкана белой глиной… грива жестких остроконечных волос… этот изначальный образ настолько стар, что полностью исчез из человеческой памяти… Уинн-Джонс считает, что Урскумуг может даже предшествовать неолиту…

Хотел бы он иметь свой дневник. Сейчас он писал заметки в грубом блокноте, который принес с собой, но блокнот намок, и писать было непросто. Лес вокруг него вибрировал, двигался, наблюдал. Он чувствовал себя больным, в самом лучшем случае, и через несколько минут собрал рюкзак и пошел обратно по собственным следам, от реки.

Спустя полдня он добрался до Волчьей ложбины, неглубокой долины, с ее открытым небом; именно в ней он и Уинн-Джонс расстались несколько дней назад. Жуткое, мрачное место, в котором остро пахло соснами, постоянно дул холодный ветер, и из темноты выли волки. Хаксли несколько раз видел их — летучие тени в густой чаще, встающие на задние лапы, чтобы осмотреться, с наполовину человеческими лицами. Эти создания, конечно, не были обыкновенными волками.

Они двигались тройками, но не стаями; и никогда — насколько он мог видеть — по одиночке. Их лай уже превратился в язык, который, конечно, был совершенно непонятным англичанину. Хаксли принес собой револьвер и два факела, аккуратно завернутых в тонкую клеенку, и всегда был готов зажечь их, если волки подойдут слишком близко.