Лесничиха (сборник)

— А ежели навожу вам прямо под нос, заплотите? Скоко за одно бревно? — Усомнились: на чем он сумеет навозить? А Порфирий в ответ: — У нас в лесном хозяйстве всякий транспорт найдется!

Обещали немалые деньги. Договором скрепили, честь по чести. И в другом колхозе так, и в третьем…

Возвращался он домой вдоль берега — весело, хмельно. Купался по пути, ловил на каменистых перекатах пескарей, шарил под корягами налимов, — в общем, прогулялся лучше некуда.

С того дня он валил деревья, раздевшись до трусов. Речка — вот она, чуть вспотел — бултых в шипучую прохладу! Искупался — снова за пилу да за топор… Единственно, кто мешал, так это щенок. Порфирий привязывал его где-нибудь на полянке, опасаясь, чтобы он случайно не попал под лесину или топор, но Боба всегда умудрялась сорваться с веревочки и назойливо крутилась под ногами, играя с Порфирьевыми пятками, пробуя на них свои мелкие, еще не окрепшие зубы.

Готовые бревна надо было вытащить к чистому берегу. Это оказалось самым трудным делом. Порфирий примеривался к каждому бревну, подкладывал кругляши, передвигал помаленьку, орудуя ломом. Как одинокий муравей, возился с огромным по сравнению с ним грузом…

Когда к берегу было натаскано достаточно, Петрунин вырубил тонкую жердину, обтесал ее, подраил камушком. Потом скатил в воду штук десять бревен, связал их в длинный хлюпающий плот и с ликованием, качаясь, поплыл по быстрой, местами мелкой, местами полноводной речке. Боба жалобно взвизгнула, словно ее навсегда покидают, и, спотыкаясь о камни и коряги, тычась в воду, продираясь сквозь тальник, покатилась за хозяином вдоль берега.

Речка круто, норовисто меняла направления, и плот несло, втыкало в берега, цепляло за черные коряги. Бревна ходили ходуном, будто необъезженные кони, пытавшиеся сбросить со своих хребтов Петрунина, но он ловко держался на плоту, орудуя шестом, бешено отпихиваясь от берегов.

Трещала вязка, готовая порваться. Плот застревал на перекатах, и приходилось подолгу оттаскивать камни. Но чаще всего не пускали коряги. Петрунин рубил их наотмашь, ломал, обливаясь потом и захлебываясь. Никогда еще не было так жарко.

В одном месте бревна словно бы споткнулись. Он сорвался и нырнул вниз головой, хорошо, в глубокий омуток, а то бы, может, и на веки вечные…

Не смотрел, а потому и не видел, как выбегали из ближайших землянок ребятишки, как кричали они, улюлюкая. Некогда было глазеть по сторонам. И, когда наконец показался пологий берег первого колхоза, направил плот с размаху на песчаную отмель.

С гагаканьем, роняя пух, захлопала крыльями гусыня, загоняя в кусты голенастого слабого гусенка. Из правления спешно вышла председательша. У Порфирия дрожали руки, ноги, и улыбка была тоже усталая до смерти.

— Вот так транспорт! — по-мужичьи заскребла затылок председательша. Поразилась: — Как же вы сумели по такому-то ручью?

— А мы по воздуху! — отшутился Петрунин, подымая на руки исцарапанную, грязную, дрожащую Бобу.

— Может, и мы смогли б? — задумалась женщина об экономии средств. Посмотрела на столпившихся колхозников.

— Баловство все это. Потому и не сумем, — тяжело, сквозь спутанную бороду вымолвил древний старик.

Кто-то из очень молодых засомневался в мудрости ответа. Крикнул петушисто:

— Сперва спробовать надо!

— Сказал бы я тебе, — засмеялся Петрунин, стоя в обвислых трусах и поглаживая щенка. И серьезно, со всей откровенностью: — Не получится, голову даю!

И верно. Попытались было самые рисковые провести плотишко по воде, да тут же и застряли. Только искупались понапрасну. Одного даже стукнуло бревном, — еле отходили, принесли на носилках.

Порфирий чувствовал себя хозяином речонки. Надвигалась осень, вода становилась холодней, но теперь он приспособился настолько, что мог не раздеваться. Его подросшая за лето собака тоже освоилась. Она уже не бегала напрасно, а цепко сидела на плоту, откидывая хвост то вправо, то влево.

— Держись! — весело орал Петрунин где-нибудь на бурном повороте. И отпихивал, отпихивал берега…

Деньги прятал в укромное место, решив потом, когда застынет речка, притащить их домой, обрадовать Варю нежданно свалившимся богатством. Обстановку заведут, корову: Варе надо парное молоко. Платье новое купят — не век же в одном. Того, другого… Но это когда остановится речка.

Варя волновалась:

— Говорят, подрабатываешь на стороне. Ломаешь спину!

— Брешут, — улыбался он. — Так, маленько подсобляю. По пути.

— Худой ведь до чего, Порфирий!

Он смеялся белозубо:

— От любови эта сухота!

И Варя верила. Только все чаще просилась на работу.

— Потерпи до снегу, — обещал он. — До морозу…

Все шло хорошо. Лишь время от времени неслышно подкрадывалась к сердцу тоска не тоска — тревога какая-то. Чем больше денег набиралось в тайнике, тем скучнее становилось жить в лесу, тем сильнее угнетала тишина. Тянут деньги куда-нибудь в город, где можно погулять, пожить красиво. Петрунин крепился и, чтобы все казалось по-прежнему безоблачным, доставал свекольной самогонки, забывался.