Лесничиха (сборник)

Однажды, ослабев, рыгая перегаром, он возвращался домой. Ходил по деревням, собирал последние долги и — это было утром — возвращался. Похрустывали в карманах скомканные деньги, потрескивал снег под сапогами, позади поскуливала Боба. Было холодно. Речка застывала. На ее углаженной поверхности кружились, сцепляясь друг с другом, снежинки. Лишь на перекатах по-прежнему булькали буруны, и от них шел пар. Скоро и эти живые места накроются льдом. И тогда — все. Скучно будет в лесу. Скучно…

Порфирий привычно огляделся и свернул к необъятному старому дубу. Вскарабкался, скользя, по его ребристой коре сажени на две вверх, засунул руку по самое плечо в мягкую теплую гниль дупла и вынул завернутую в тряпку пачку денег. Спрыгнул громко, взметывая снег, и, чуть прихрамывая, зашагал к темневшейся за кустами сторожке, которая, как никогда, показалась ему нищей и растерзанной. Подошел, отворил дверь.

Варя лежала на кровати — лицо бледное, какое-то озябшее. Но глаза смотрели радостно, светло. Улыбнулась укоризненно:

— Ждала тебя всю ночь. Ушел и не сказал куда.

— Дела тут были… Выпил я, — предупредил он. — Вота…

Сел на табуретку. Бедная изба: даже чистота, порядок не могут ее сделать обжитой. Одна лишь постель и выручает…

— Захворала, что ль? Лицо вон, гляжу, как вроде мутное.

— Мутит меня что-то…

— Может, рак? — испугался Порфирий, недавно услыхав о новой на земле болезни.

Варя покраснела, засмеялась:

— Дурачок… Подойди-ка сюда. Обниму тебя, родненький, что-то скажу… Сама не верю… Ой, как пахнет от тебя, не подходи!

— Варя… — шептал он, обжимаемый теплыми руками. Чувствовал, как подступает прежняя тоска. — Давай уедем… Куда-нибудь подальше.

Она смеялась тихонько, счастливо.

— Пьяный ты. Потом поговорим. Сейчас не хочу.

— Нет, слушай, женка! — совсем потерял голову Порфирий. — Я тверёзый. Я поднял палец к губам: — Тс-с… Я тут, пока ты домовничала, тебе подарок приготовил. Гляди! — И, рванув на груди пуговицы, выпростал из-под шинели сверток. — Во! И дом обставим, и коровку заведем…

Варя приподнялась над подушкой и непонимающе глядела на сверток. Развернула, понюхала зачем-то деньги.

— Откуда? — спросила удивленно.

Петрунин опустился на колени.

— Расскажу тебе все как на духу. Потому как… — Он стукнул себя в грудь. — Одна ты тут! — И, путаясь, кашляя, объяснил, откуда столько денег: — Сроду не работал с такой силой! Раньше я — что? Только брал от природы. А теперь я сам, сам, вот этими граблями! — Глядел на руки с гордым изумлением.

Варя отодвинула деньги, поднялась, натянула платье. Походила по избе, тиская ладонями виски. Остановилась.

— Так один все и делал?

— Один! — восхищенно ответил Порфирий. И тут же начал ее успокаивать: — Да ты не больно убивайся. Не сломался ведь, живой!

Она все думала о чем-то, сжимала виски.

— Как же так? От силы — ну штук восемьдесят ты мог бы наготовить в тех местах. Если выборочно, как и полагается в поречьях… Или, может, все подряд голил?

— С головой работал. С выбором.

— Откуда ж столько денег?

Петрунин нерешительно прокашлял:

— Плотят, значит, так…

Она смотрела на него впервые с недоверием. Петрунин видел, как пересыхают, трескаются — только что такие сочные — губы.

— Нет, в глаза гляди! — потребовала Варя. — Откуда?

Она щупала его лицо тревожными глазами, и, пока он молчал, ее взгляд становился все жестче, прямей. И вот она и вовсе глядит На него, как тогда, при встрече, когда он шутки ради дотронулся до ее ружья.

— Пойдем! — сказала Варя, хватая ватник, платок и засовывая ноги в сапоги.

— Куда? — растерялся Петрунин, машинально затискивая деньги за пазуху. — А, Варя?

— На вырубку!..

Раздобревшая телом, большая, она шагала впереди, придерживая на животе не сходившийся ватник. Петрунин продвигался позади, сбиваясь с размашистых следов, сутуло придерживая деньги. Обиженно сопел. Ощущал себя совсем чужим, ненужным в этом вымершем, продутом сквозняком лесу.

Вот и колхозная делянка… Кругом торчали аккуратные пеньки. Чуть выше, по склону, пеньков было меньше. Стройные, живые даже в лютый холод сосны будто убегали от людей, взбирались на вершину косогора и уже оттуда, густые и синие, смотрели на Петрунина и Варю.

— Прямо не узнать эти места, — вздохнула Варя, словно жалуясь озябшему Порфирию. Помолчала перед мертвыми пеньками, посчитала их вроде, а может, и просто прошептала им какие-то слова: по губам только и было заметно. Сказала строго: — Не больно выбирал!..

Глянула дальше, туда, где кончалась делянка и начинались другие, уже заповедные, участки:

— И там почему-то никак не узнаю.

— Зима… — поежился он. — Поэтому.

— Зима тут ни при чем, — раздумчиво сказала Варя и двинулась в ту сторону. Порфирий — за ней.

— Домой айда. Ну ее к шуту!

Варя молчала. Растерянно осматривалась по сторонам, словно заблудилась. В заповеднике не было пеньков, и дальше тоже не виделось порубок, но что-то сильно тревожило ее, волновало. И она металась, скользила по снегу, пытаясь что-то вспомнить, — и никак не могла.

— Погоди… — Прикрыла глаза. — Вот тут вот вроде стояло дерево. — Топнула ногой. — Нет, вот здесь, чуть ниже.

— Да ты что?