Лесной бродяга (Обитатель лесов)

Дон Эстебан легко читал на выразительном лице Тибурсио волновавшие его чувства и невольно сравнивал его мужественную красоту с заурядной наружностью сенатора; брови испанца сдвигались при мысли, что его планы могут расстроиться вследствие появление этого неожиданного соперника, и глаза загорались мрачным огнем.

Мало-помалу он перестал принимать участие в разговоре и погрузился в глубокую думу.

На прелестное личико Розариты также набежала грустная тень, и только дон Августин и сенатор продолжали весело беседовать, вполне довольные друг другом. В эту минуту в залу вошел в сопровождении Барахи Кучильо, чтобы выразить свое почтение хозяину. Их прибытие произвело маленькое замешательство, которым Тибурсио воспользовался, чтобы подойти к донье Розарии.

— Я готов отдать жизнь, сеньорита, — проговорил он тихим умоляющим голосом, — за несколько минут разговора с вами наедине! Мне необходимо сообщить очень важные новости!

Девушка с удивлением взглянула на молодого человека, хотя прежние дружеские отношения и свобода мексиканских нравов могли до некоторой степени извинить его смелость. Розарита сделала пренебрежительное движение губками и промолчала. Тибурсио умоляюще смотрел на нее, и красавица, казалось, смилостивилась; она задумалась всего на несколько мгновений и затем быстро приняла решение.

— Сегодня в десять вечера я жду вас возле окна своей комнаты.

В эту минуту, когда слова красавицы донеслись, как дивная мелодия, до слуха Тибурсио, в гостиную вошел слуга и доложил, что ужин подан. Все поднялись и перешли в столовую.

Посреди столовой стоял громадный роскошно сервированный стол, ярко освещенный колеблющимся от ночного ветерка пламенем свечей в высоких хрустальных подсвечниках, сверкало старинное массивное серебро. Стол ломился от бесчисленного количества кушаний, которые всем, кроме дона Эстебана, показались идеалом совершенства кулинарного искусства, — но меню было составлено так странно, что всякому европейцу показалось бы профанацией гастрономии.

На одном конце стола поместились дон Августин, его дочь, дон Эстебан, сенатор и капеллан гасиенды. Тибурсио, Ороче, Педро Диас и Кучильо уселись на другом конце. Капеллан прочел Benedicite[36]. Голос его напомнил бедному сироте об его недавней тяжелой утрате, которую ему удалось на некоторое время забыть под влиянием новых впечатлений. Снова воображение перенесло его в бедную хижину, где тот же голос небрежно бормотал над умирающей отходные молитвы; теперь этот голос звучал торжественно и медленно в честь собравшихся почетных гостей.

Ужин прошел шумно и весело. В основном обсуждали предстоящую экспедицию, которой все желали успеха и пили за здоровье ее руководителя. Под конец ужина принесли громадные стеклянные кубки с водой, которые по очереди обошли всех присутствующих, и каждый должен был выпить несколько глотков.

— Прежде чем нам разойтись, господа, — воскликнул хозяин, — имею честь пригласить вас завтра утром на охоту за мустангами!

Все гости изъявили полное согласие, со счастливой уверенностью, свойственной сытно поужинавшим людям, что будущее находится в их власти.

Что касается Тибурсио, то он едва касался подаваемых ему блюд: ревность мучила его. Он с ненавистью наблюдал за доном Эстебаном, который осыпал Розариту любезностями и весь ужин не переставал ухаживать за ней. Испанец тоже наблюдал за Тибурсио, внушавшим ему некоторые сомнения. Когда все встали из-за стола, Тибурсио поспешил в отведенную ему комнату.

Вскоре все успокоилось, даже слуги разошлись по своим каморкам, и огромное здание, которое еще недавно оглашалось веселыми голосами и смехом, погрузилось в невозмутимую тишину, как будто все обитатели его заснули крепким сном.

Однако такое предположение оказалось далеким от истины.

X. ВЕЧЕР НА ГАСИЕНДЕ

Пройдя в свою комнату, Тибурсио с нетерпением начал ожидать назначенного ему Розарией часа свидания. Он присел к открытому окну и вперил рассеянный взор в открывшуюся перед ним картину. Луна освещала ярким светом дорогу, которая казалась длинной белой лентой, пересекающей равнину и теряющейся в темноте леса. Глубокое спокойствие воцарилось в природе, и только легкий ночной ветерок шевелил серебристую листву вершин деревьев. Это был час, когда лесные обитатели чувствуют себя вполне владыками леса и выходят из своих логовищ. Изредка раздавался глухой рев быка, чующего приближение ночных хищников, и затем все снова смолкало; лишь из глубины гасиенды долетали грустные звуки мандолины, которые только одни и нарушали ночную тишь.