Лесной маг

Мрачные шутки первых дней давно уступили место неослабному унынию. Мы почти не разговаривали между собой. В основном я беседовал с Эбруксом и Кеси, и только о выполнении нашей работы. Сколько гробов у нас есть, сколько дерева осталось, сколько пустых могил, сколько гробов с мертвецами ждут своей очереди, сколько тел привезли в очередном фургоне. Я упрямо вел свой список, хотя довольно часто тела попадали на кладбище безымянными. Тем не менее я описывал их, как мог: «Старик, беззубый, в поношенных брюках каваллы. Девочка, около пяти лет, синее платье, темные волосы. Мать и младенец, в ночных рубашках, у матери рыжие волосы».

Четвертый день оказался для меня очень трудным. Это был день мертвых детей, и в просторных гробах их маленькие тела выглядели особенно одиноко и заброшенно. Хуже того, в тот день на кладбище пришли скорбящие родственники, упрямо следовавшие за фургонами, точно голодные собаки, надеющиеся на косточку. Они смотрели, как мы снимаем тела с фургонов и укладываем в гробы, и их глаза словно обвиняли меня в том, что я отнимаю у них детей. Одна мать, чьи глаза сверкали от лихорадки, настояла, что она должна причесать свою маленькую дочь, прежде чем я закрою гроб крышкой. Разве я мог ей отказать? Она посадила ребенка к себе на колени, пригладила волосы и поправила воротник ночной рубашки, прежде чем уложить ее в гроб, словно в кроватку. Муж увел ее прочь, но вечером того же дня, на последнем фургоне, она вернулась к нам. Я жалел, что не смог похоронить ее вместе с дочерью. Меня преследовал страх, что однажды среди мертвых тел я узнаю Эмзил или кого-то из ее детей, но это горе меня миновало.

Единственное тело, которое я приветствовал с себялюбивым облегчением, прибыло на третий день после моего посещения Геттиса. Руки сержанта Хостера были скрещены на груди, глаза закрыты, волосы причесаны, а лицо умыто. К его рубашке была пришпилена записка, написанная рукой Эпини: «Похороните его как следует. Он был хорошим человеком». Подписана записка была просто «Э.». Я выполнил ее просьбу, хотя втайне полагал, что он обманул ее и других женщин Геттиса, скрыв от них свое подлое сердце под честным лицом. Над его могилой я коротко помолился доброму богу, но просил я не о милости к Хостеру, а о том, чтобы его обвинения против меня упокоились с миром вместе с его костями.

Иногда родственники приходили вслед за фургонами или сами привозили тела близких. Обычно это были родители, оплакивающие детей. Я с ужасом ожидал их появления, понимая, что такие похороны принесут им мало утешения. У нас не звучало ни музыки, ни торжественных молитв, никто не приносил цветов. Мы лишь деловито опускали гробы в землю, а потом забрасывали их землей. Возможно, за этим они и приходили — чтобы вернуться в Геттис, зная, что тело их любимого чада предано земле.

Я не отдал спекам больше ни одного тела и никому не рассказал что они забрали труп Хитча. Несколько раз Эбрукс и Кеси заговаривали о том, как хорошо я охраняю кладбище, поскольку в прежние годы воровство тел становилось страшным добавлением к прочим трудностям этого сезона. Я не считал, что достоин похвал, поскольку не сделал ничего, чтобы их заслужить. Я не знал почему спеки теперь уважают покой наших мертвых; я лишь был им за это смутно благодарен, хотя это и вызывало у меня зловещее предчувствие неминуемой беды.

Иногда я думал о Хитче — и о том, кто пришел за ним и унес в ночь. Несмотря на его предательство, я надеялся, что разведчик получил свое дерево. Я хорошо знал, как сильны соблазны магии и как велико ее влияние на разум человека. Я говорил себе, что никогда не паду так низко, как Хитч. И все же когда я оглядывался на свое поведение в последние несколько месяцев, я находил в нем много предосудительного. Самым худшим, я полагал, было то, что я заставил сестру так долго страдать от неопределенности.

Я отбросил предосторожности. Я больше не мог ждать тайного письма через Карсину. Я написал Ярил одно за другим три письма и отправил их с небольшими перерывами, рассчитывая, что хотя бы одно до нее дойдет. Я писал ей, что жив, стал солдатом и служу в Геттисе, где сейчас началась вспышка чумы. Последнее я описывал в подробностях, чтобы она поняла, что я не могу сейчас ее принять. В конце каждого письма я советовал, чтобы она тщательно обдумывала свои решения и повиновалась велениям собственного сердца. Я надеялся, что эти слова дадут ей мужество противостоять отцу и отказать Колдеру Ститу. Я мог лишь надеяться, что мой совет не запоздал.

Кеси отвозил мои письма в город и отсылал вместе с курьерами, ежедневно отъезжавшими на запад. Кроме того, он каждый день приносил мне еду из общей столовой. Не самую аппетитную — поваров стало заметно меньше; обычно это был хлеб и холодный суп в судке, привозимые на фургоне с трупами. Однако я ел только это. Кто-нибудь другой очень быстро похудел бы от столь скудной пищи и постоянной тяжелой работы. Я не изменился совсем.