Лесной маг

Ряды старших офицеров были выкошены чумой. Однажды Эбрукс сказал, что теперь во главе гарнизона стоит майор Морсон, только сам он об этом не знает, поскольку не приходил в сознание с тех пор, как чума доверила ему командование.

— Однако бессознательный командир не слишком-то отличается от того, к чему мы привыкли, — добавил он с горьким юмором, и я был вынужден с ним согласиться.

Я потерял счет времени, не только часов, но и дней. Сезон чумы слился для меня в непрерывную тяжелую работу. К третьему дню я так привык к запаху смерти и разложения, что мне уже не требовались уксус и маска, и с самого начала не слишком помогавшие. Потом пришел день, когда у нас кончились заранее вырытые могилы и доски для новых гробов. Мы положили в оставшиеся гробы по телу, а сверху добавили еще по одному мертвецу и так заполнили последний ряд ждущих своей очереди ям. Я постарался записать все имена и предложил плотникам помочь мне копать траншею для братской могилы. К моему удивлению, они нехотя согласились. В ту ночь, перед тем как заснуть, я пережил краткий миг гордости — эти люди, как Эбрукс и Кеси, приняли лидерство. На моем рукаве не было нашивок, и я был младше. С некоторым сожалением я вспомнил, как рассердил полковника Гарена. Действительно ли он собирался меня повысить? Что ж, мрачно решил я, чума приведет к полной смене командования; у меня будет еще одна возможность произвести впечатление на вышестоящих, когда эпидемия закончится и я наконец узнаю, кто же ими теперь является.

Ночи не приносили мне отдыха. Ряды мертвецов возле моего дома были покрыты лишь грубой мешковиной. Лесные падальщики тут же устремились на пиршество. Я делал все, что было в моих силах. Тела я окружил горящими факелами. Они останавливали крупных хищников, но ничуть не смущали крыс. Часто лишь наше появление заставляло этих тварей разбегаться, набив брюхо человеческим мясом. Я ненавидел крыс и убивал их, когда мог. Стервятники теперь постоянно находились где-то рядом. Они и вороны, громко каркая, дрались друг с другом над разверстыми траншеями. Они следовали за фургонами и рассаживались на ветвях деревьев, наблюдая, как мы укладываем тела в траншеи и покрываем тонким слоем негашеной извести и земли. Как только мы отходили в сторону, они тут же слетали вниз. Однажды Кеси принес дробовик и пристрелил дюжину птиц. Он привязал их трупы к высоким шестам и вкопал их вокруг траншеи. Некоторое время остальная стая не решалась приближаться к ним, но они быстро начали гнить и завоняли на жарком солнце, привлекая жужжащих мух и ос. Хуже того, мне они напомнили о жутком жертвоприношении на свадьбе Росса. Было похоже, что стервятников особенно разгневало убийство их товарищей. Они узнавали Кеси, правящего фургоном с новыми телами, и набрасывались на него, громко каркая и пытаясь ударить клювом в его шляпу. Каждый вечер из леса появлялись и другие твари, которые пытались раскапывать свежие могилы. Даже негашеная известь не могла их полностью отпугнуть. Каждое утро я навещал недавние могилы и засыпал отрытые за ночь подкопы. Мне казалось, что кладбище находится в осаде. Моя растущая изгородь, хорошевшая с каждым днем, не могла защитить от этих тварей, и мне пришлось признать, что полковник Гарен был прав — здесь требовалась каменная стена.

Я плохо спал с той ночи, когда поссорился с Оликеей. Она по-прежнему снилась мне, как и чудесная пища с другой стороны. Однако мне не удавалось до них добраться. Я приходил туда, но понимал, что все это происходит во сне. То, что я ел, казалось бесплотным и не приносило мне насыщения. Я видел Оликею, но всегда издалека. Если я звал ее, она не поворачивала головы. Если же я устремлялся за ней, мне не удавалось ее догнать.

Дни складывались в недели, а там и в месяцы. Мы трудились изо всех сил, едва успевая хоронить все новых мертвецов. Запахи разложения и жжение от щелочи в ноздрях слились для меня в единое ощущение. Даже если я грел воду и мылся с мылом, мне не удавалось избавиться от ужасных запахов своего занятия. Негашеная известь, которой мы поливали траншеи, разъедала кожу. Но самым страшным был постоянный голод, терзавший меня. Я лишился лесной пищи, которую прежде приносила мне Оликея. То, чем мне приходилось питаться теперь, казалось насмешкой над пожирающим меня изнутри голодом.

Между тем среди смерти, разложения и чумы продолжало цвести лето. Долгие ясные дни, чистое голубое небо над головой. Бабочки порхали над цветами, посаженными мной на кладбище, птицы пели на деревьях, стоящих на опушке леса. Ограда разрасталась, в тени моих маленьких деревьев пробивался кустарник.