Лесной Охотник

— Мы узнаем, — пообещал огромный краснолицый гестаповец. — Итак, следующий вопрос: почему ты убил Франциску?

Майкл снова не ответил. В этом не было никакого смысла: в комнате находилось восемь человек, и, по крайней мере, четверо из них были вооружены. Из носа струилась кровь, в голове стучало и гудело. Он почувствовал, что слабые волоски волчьей шерсти появляются у него на боках и на спине, но волна превращения быстро схлынула.

Он никогда не смог бы покончить с собой, но сейчас ему было так больно и тошно на душе, что к смерти от чужих рук он относился спокойно. Даже приветствовал ее. Майкл был героем и одновременно был никем. Он был темной тварью, которая сумела убить совершенную женщину, любившую его, идеальную упаковку… и неважно, в чем состояли ее прегрешения — ему не удалось сдвинуть с места землю и небо, чтобы спасти ее.

Он заслуживал смерти. Заслуживал умереть жестоко и мучительно.

И эта смерть уже началась.

— Мы забираем тебя отсюда, — возвестил Риттенкретт. — Никакой одежды не надо: там, куда ты едешь, ты более ценен в чем мать родила. Не придется срезать с тебя одежду острыми предметами, которые потом могут и кожу твою испытать на прочность, — он подошел вплотную к кровоточившему лицу Майкла, хотя и не слишком близко, чтобы не рисковать чистотой своего костюма. — Я надеюсь, ты вдоволь ею насладился. И это так, судя по твоему стояку. Так или иначе, сейчас ты отправишься в театр Гестапо, и там тебя будут иметь уже совершенно по-другому. Зигмунд!

Бухгалтер ударил Майкла по голове, не тратя лишней энергии, действуя быстро и эффективно.

Они вытащили обнаженного, истекавшего кровью майора в коридор. Оставшаяся в номере пара людей принялась обыскивать кровать в поисках каких-либо улик. Один из них ухмыльнулся, а второй сжал кулак, после чего насмешливо указал на промежность своего напарника.

Глава тринадцатая. Комната

Сквозь ветер и снег по темным и пустым улицам Берлина неслись два черных седана, прорываясь через кошмары оставшихся в городе членов Внутреннего Кольца, которые все еще надеялись устроить диверсии, укомплектовать книги и документы или зачать ребенка во славу новой Германии.

Когда за тобой приезжают люди на таких машинах, умный человек решает, что лучшим, что он может сделать, будет поднять пистолет, лежащий на столе, застрелить своих детей в голову, после — жену, а затем и самого себя. Только так можно было избежать ужасов, ожидавших в подвалах Гестапо.

Но Майкл Галлатин — нагой, слабый и истекающий кровью — сидел на заднем сидении такого седана между Зигмундом и Россом и никак не мог повлиять на свою судьбу.

Силы оставили его, он израсходовал их все. Он просто больше не хотел жить.

Можно ли считать самоубийством то, что ты позволишь кому-то другому убить тебя? Если ты просто будешь лежать, не сопротивляясь, пока тебя будут потрошить на куски? Волк внутри Майкла ничего не говорил в ответ на этот вопрос.

Они двигались по улицам, преодолевая снег и ветер. Две машины друг за другом свернули на Принц-Альбрехт-Штрассе. Их по-кошачьему желтые фары осветили пятиэтажное готическое здание из старого кирпича ниже по улице примерно в… а кто знает, как далеко? Сквозь окна невозможно было ничего разглядеть, однако было ясно, что место, в которое они направляются, никогда не спит.

Машины проехали через черные ворота, мимо электрических ламп, стоявших по обе стороны входной арки, и скользнули к своей остановке позади здания. Майкла выволокли наружу, «Люггер» Росса грозно уперся ему в ребра. Он знал, что если начнет бороться, то получит не удар в бок — вместо того его снова ударят по голове, разобьют лицо или, в худшем случае, расстреляют прямо здесь на площади, но не нанесут ни одного выстрела, который бы принес быструю смерть, они будут стрелять по рукам и коленям, надеясь, что их жертва будет умирать долго и мучительно.

Он не хотел бороться: на это ушло бы слишком много бесполезных усилий.