Лестница Якова

Андрей Иванович заикался, был бледен, пальцы дрожали. Нора сидела молча и строила декорацию будущей жизни: приготовить бывшую Амалину комнату, перетащить туда ладью, немедленно вызвать водопроводчика и починить все краны и слив в унитазе, освободить однодверный шкафчик для материнских вещей… Купить какие-нибудь растения в горшках. Как она любит… Далее планы заканчивались, потому что там маячил какой-то невообразимый кошмар. Юрику надо все сказать. Бедняга, он их обоих так любит. Кажется, больше никого и не любит вообще… И еще Нора подумала о собаках, которых мать, наверное, захочет сюда привезти… Но тут она себя остановила, вернулась на шаг назад.

– Андрей Иваныч, а может, ошибка?

– Нет ошибки. Там эти, метастазы. Да я и сам чувствую, что плохо. Думаю, почему же не я? Все б отдал, чтоб у меня…

Вскоре пришла Амалия в павлопосадском платке в розочках, с розовыми ногтями. Нора уставилась с изумлением: первый раз в жизни она видела у матери отманикюренные пальчики. Она была первоклассная чертежница, длинные ногти считались в их профессии неприличными. Амалия засмеялась:

– Нора, я просто поняла, что с моими руками нельзя по врачам ходить. Подумают, кухарка или малярша. Лечить плохо будут.

Такое самообладание или такое непонимание?

– Мамуль, переезжайте-ка вы домой. Ты же и прописана здесь, столичные больницы все-таки лучше. У Туси кузина заведует отделением в Герценовском институте, мы тебя туда устроим.

– Я уже думала. Конечно, это я понимаю, доченька. Они было предложили по месту жительства, в области, а не по прописке… Мы уже и в городском диспансере были, направление нам дали.

Амалия начала рыться в сумочке, Нора ее остановила.

– Ты чувствуешь-то себя как? Болит что?

– Нор, не поверишь – заболело горло, думаю, ангина. Я полощу, полощу, чувствую, с одной стороны. Так ведь бывает при ангине. Болит и не проходит. Я думаю, может, от зуба. У меня с той стороны зуб давно побаливал. Желёзки надулись – вот посмотри… – она отодвинула шарфик, повязанный кокетливо, бантиком…

Как же была она мила и моложава… А ведь за семьдесят. Седина только тронула виски и лежала красиво, прядями. Она все еще была хорошенькой, морщин на лице почти не было, только шея гофрированная, в насечках возраста. Она похудела за последние полгода, и это даже ей шло. Такая любовь вдруг обрушилась на Нору – никогда такого с ней не было: как вода из-под душа. Или туман в горах. Или ливень посреди тихого дня.

– Тебе Андрюша сказал? Сегодняшняя врачиха сказала, что операция не нужна. А я-то думала – чик-чик и все. А она говорит, что надо еще с какой-то профессоршей посоветоваться, и лучше будет химиотерапия. Лучше помогает, понимаешь?

Амалия осталась ночевать, а Андрей Иванович уехал домой, собак кормить.

Так Амалия вернулась в дом, где жила от рождения. А для Норы началась новая глава. Она проводила много времени с матерью, но теперь все было не так, как прежде: Амалия словно была у нее в гостях, а хозяйкой была Нора. Андрей Иванович приезжал каждый день, и не лень ему было мотаться – хоть на час, на два – часов шесть, а то и восемь дороги.

Нора возила мать по врачам. Амалия была тиха и послушна, глаза тревожные, движения неуверенные. Перестала звонко смеяться по малейшему поводу. И Нора скучала по этому почти бепричинному смеху, который в прежние годы ее так раздражал…

Через месяц Амалию положили в больницу, теперь Нора возила ей супчики и гранаты, день ото дня наблюдая, как мать слабеет и утекает, все более превращаясь в испуганного ребенка. Андрей Иванович пристроил собак, избавился от лошади и перебрался к Норе.

Теперь Нора реже бывала в больнице. Она видела, как оживлялась мать, когда он входит в палату, и испытывала то самое чувство ревности, которое жило в ней с детства. Потом Амалию забрали домой, сделали, как было объявлено, перерыв в лечении. Дома ей стало лучше. Химиотерапия, как выяснилось, совершенно не помогала, кровь разрушалась, но врачи настаивали на продолжении этого садистического лечения. Ей вводили какой-то драгоценный препарат винкристин, который добыл Тенгиз в Германии, где ставил в Дюссельдорфе “Смерть Тарелкина”, спектакль, который Нора придумала, нарисовала, но поехать в Германию на постановку уже не смогла…

Праздник любви умирающей от смертельной болезни Амалии и умирающего от сострадания и беспомощности Андрея Ивановича происходил в соседней комнате, за плотно закрытой дверью. Дверь во вторую комнату тоже была постоянно закрыта, но оттуда выплескивались звуки, от которых Нору уже мутило: битлз, и снова битлз. Она знала уже весь репертуар наизусть, как и тексты их песен, потому что Юрик все их пропевал, подражая то Леннону, то Маккартни. Довольно похоже. Нора спросила однажды у матери, не мешает ли ей постоянная музыка.

– Какая музыка? – спросила она, и Нора поняла, как далеко от здешнего мира она находится.