Лестница Якова

В тот вечер Нора представить себе не могла, что передышка ей дается совсем краткая. Через три месяца настала очередь Генриха… И у него обнаружился рак. Рак легкого. Надо было делать операцию. К Норе приехала Генрихова жена, толстая Ириша, в толстых сапогах, с толстыми слезами, которые полились, когда Нора налила ей чаю. Покуда Генриха обследовали, дочь Ирины родила второго ребенка, и теперь вот переехала к ней с двумя детьми и с мужем, разместились в большой комнате – а куда мне деваться-то, я ж дочь не выгоню? – и жить им с Генрихом вдвоем в десятиметровке теперь стало невозможно, потому что рак, потому что курит, потому что дети плачут…

– Ты уж забери его, Норочка, зятю квартиру обещают, как получит, они сразу и съедут, в этом году уж непременно дадут, обещали… И уж тогда я его назад заберу.

“Мне конец”, – подумала Нора. И не жалость, а ярость испытала она. И полную беспомощность. Не потому, что кооперативная квартира была куплена Генрихом, и это изгнание будет для него тяжелым ударом. Не было у нее сил взваливать на себя еще одну болезнь, когда только что прошла весь этот путь… И – что говорить – маму она любила, а с отцом… Честно? Совсем честно? Да, не люблю. Не нравится. Все вижу, все знаю… Ну, с трудом… Нет, не вслух, конечно… Если уж кому и скажу, то не этой корове… У меня аллергия на него. Не хочу… И сказала:

– Когда забирать?

Ириша обрадовалась, не ожидала такой легкой победы:

– Ой, Норочка! Норочка!

Тут уж Нора не выдержала:

– Нора я! Знаете, такая пьеса есть у Ибсена, называется “Кукольный дом”. Главная героиня Нора. Нора Хельмер. Вот моя культурная бабушка Маруся и назвала меня в ее честь Норой.

– Ну, я и говорю, Норочка! Нора то есть! – исправилась Ириша.

Ладью она оставила на прежнем месте. Поменяла занавески, вместо льняных, сине-зеленых, повесила холстину, позаимствованную в театре. В “больную” комнату перетащила Юриков более поместительный книжный стол, а Юрику поставила секретер. Переговоры, связанные с переездом, Ирина доверила Норе: у тебя лучше получится…

Нора навестила отца в больнице. Он лежал в хорошей академической больнице, на Ленинском проспекте, и немного гордился своим привилегированным положением. Когда Нора пришла, он прогуливался по коридору с низеньким круглым человеком в шелковой пижаме и в лыжной шапочке. Отец представил ее – вот дочка моя Нора, театральный художник. Борис Григорьевич, Нора, знаменитый физик, лауреат Сталинской премии… Лыжная шапочка поклонилась и покатилась дальше по коридору.

– Ты знаешь, кто это? – умильно шепнул ей в ухо Генрих.

Нора всю дорогу готовила себя к встрече – рак, рак, неизвестно сколько ему отведено, возьми себя в руки, положение безвыходное, он тщеславный, болтливый, но ведь добрый, добрый, и уверен, что всем нравится, что все его любят… не виноват, ни в чем не виноват, я должна, я должна… – и тут еле сдержалась.

– Кто же?

– Директор академического института, большая шишка! Редкая сволочь, говорят, – сообщил ей радостным голосом, и она засмеялась. Все же было в нем какое-то очарование, в старом болтуне…

– Ну, как ты?

– Отлично, доча, отлично! Кормят прекрасно, ну и Иришка, конечно, старается, вчера вот целую бадью борща принесла. В палате холодильник. Хочешь тарелочку? Здесь и кухня есть для пациентов! А персонал просто исключительный. Такие медсестрички! – и он пощелкал языком, как будто собирался немедленно воспользоваться их прелестями. Нора чувствительна была к интонациям, и реплика эта ее покоробила. Ужасно, как же он мне не нравится… Ничего не поделаешь.

– Хочешь, погуляем? – предложила Нора.

– Охотно, охотно! Я уже выходил позавчера.

Нора помогла ему одеться – левой рукой он владел плохо. Левое легкое ему убрали. Ему не сказали того, что сказали жене и дочери: рак легкого рассчитан на пять лет. Четыре, судя по снимкам, уже прошло.

“Операцию можно делать, можно и не делать, ничего от этого не изменится, – объявил знаменитый хирург. – Операция тяжелая и довольно бессмысленная, второе легкое тоже поражено. Но бывают чудеса: иногда процесс сам останавливается…”

Решение приняла тогда Иришка – делать. С Норой не советовалась…

Прогуливались по больничному скверу. Он лежал здесь уже пятую неделю, успел перезнакомиться с половиной больницы. Со всеми здоровался.

“Общительный”, – поморщилась Нора. Потом взяла себя в руки и сказала:

– Пап, у меня к тебе предложение. Там, ты знаешь, Нинка с детьми к вам на время перебралась…

– Да, да, Нинка славная девчонка, ничего плохого не вижу, пусть поживут, пока им квартиру не дадут. Там обещают…

– Ну да, конечно. Но, сам понимаешь, маленький ребенок орать по ночам будет. Ты после операции… Давай ко мне переезжай, пока их проблемы жилищные не решатся…

И тут произошло самое невероятное, что только могло произойти: Генрих поджал рот, зажмурился и заплакал…

– Доченька… Доченька… Я не ожидал… Ты серьезно? Да ради этого… ради этого и заболеть стоило… Девочка моя хорошая… Я… я не заслужил… – он вытирал глаза грязным носовым платком, а Нора смотрела на него, смотрела, а потом поцеловала в висок.