Лестница Якова

И тут Нора вспомнила, что при их последней встрече Туся предлагала ей поработать с каким-то хоровым ансамблем, но у Норы, со всей ее беготней, совсем выпало из головы. К тому же фольклор сам по себе вызывал сомнение…

– Забыла, откровенно говоря. Туся, я вообще не люблю музыкальных спектаклей. Я не люблю вмешиваться в музыку, она гораздо больше самого театра, с ней конкурировать трудно. Невозможно…

– Да. Я понимаю. Но в данном случае речь идет только об обслуживании. Там очень талантливый, даже гениальный руководитель. Его надо только поддержать. Он сам хочет уйти от фольклорных костюмов, хочет минимум декораций. Может, ты его знаешь? Нет? Пойди, поговори, послушай. Уверяю тебя, это интересно…

Сидели долго, заполночь. Таких совместных вечеров было у них за тридцать лет дружбы немало. Удивительное дарование Туси заключалось в том, что общалась она со своими учениками как будто “на равных”, и собеседник чудом этого равенства поднимался выше себя, рос до себя будущего, а после такого долгого собеседования чувствовал к себе самому доверие.

Нора ушла от Туси с толстым томом Фрэзера, и эта “Золотая ветвь”, прежде ей неизвестная, двинула ее мысли в новом направлении. И дело было вовсе не в исследовании магии и всех тех неисчислимых фактов о развитии религиозного, да и всяческого, человеческого мышления, а в том, что Нора ужаснулась бездне своей необразованности. Сколько же интересного и важного она пропустила за те годы, когда шла слепо за всеми начинаниями Тенгиза… Теперь она сидела в библиотеке ВТО от открытия до закрытия, исследуя водное пространство, которое в мифологии всех народов возникало перед человеческой душой сразу после кончины. Это были маленькие реки или ручьи, иногда подземные, иногда океаны, огромные и мрачные воды всех народов, вымерших и живущих: египтян, скандинавов, индийцев, индусов и монголов. Но Норе важно было угадать, как выглядит эта река у славян… Практическая задача сценографии оказалась только поводом к этому восхитительному чтению. Хотя память у Норы была прекрасная, она делала маленькие конспекты, в которых записывала названия рек и имена перевозчиков, иногда даже названия судов, совершавших эту великую переправу, обрывки сохранившихся ритуалов. Суда тоже были самыми разнообразными – то утлая лодочка, то крылатый корабль…

Понятно было и то, что замах руководителя маленького фольклорного ансамбля был грандиозный: на один из самых запретных для человеческого сознания вопросов, на миф о посмертном существовании человеческой души. Картина оказалась универсальной для всех культур – человеческий мир, земной и твердый, существует в окружении великих вод, и после смерти душа обязнана совершить этот переход через великие воды, чтобы добраться до другого берега, окраины иного мира, к иному существованию… Нора уже видела, как из правой и левой кулисы выплывают берега этих миров, а посредине, в темных волнах всех пограничных вод, описанных во всех мировых мифологиях, во всех книгах мертвых, движется лодка с гребцами, командой, капитаном и боцманом. А река – любая. Пусть хоть Волга…

Тут с самого дна памяти поднялось происшествие большой давности, о котором Нора знала только со слов матери. Когда Норе было четыре года, снимали дачу в Тарусе, прямо над Окой. Жарким летом дети постоянно плескались на песчаной отмели. Нора забрела чуть подальше от берега и рухнула в яму. Не пискнув, пошла ко дну. Ее окликнула, потеряв из виду, девочка, с которой она играла в мяч… Не увидев подружки, подняла рев. Нору вытащили, с трудом откачали. Нора ничего этого не помнила, но остался страх воды, которую она очень любила в ее усмиренном виде – из крана. Плавать так и не научилась. Сидя в библиотеке, над книгами, Нора вспомнила очень отчетливо этот Тарусский берег, себя на этом берегу, лежащую на старом фланелевом одеяльце, которое использовали как подстилку, четырехцветный мяч и молодого мужчину с мокрыми волосами, склонившегося над ней. Все совпадало – Амалия говорила, что спас ее и откачал сын хозяйки, студент-медик… К этому давнему воспоминанию прицепился и страшный сон, который Нора видела в своей жизни не однажды, и тоже с водой: она плыла в страшной чернильной влаге, более тяжелой и плотной, чем обыкновенная вода, к берегу. Берег приближался, но когда Нора уже выбиралась из воды, она поняла, что приплыла не к земле, а к огромному чудовищу. Невообразимый ужас выбрасывал ее, задыхающуюся и мокрую, из сна, как пробку из бутылки. Запах ее собственного пота был ужасным, но это был запах той страшной воды…