Лестница Якова

Здесь близко от казармы есть меблирашки 2-го разряда. Боюсь, что придется остановиться тебе там. Не забудь насчет паспорта озаботиться. Только когда?..

Назначь мне срок – легче будет ждать. Удобнее или до Рождества, или после. В праздники усиленная игра, неудобно уходить в такие дни.

Все забыл тебе написать про пеленку, что ты мне положила. Я разбирал вещи, сначала не понял, что это за платок, а потом вдруг взволновался. Каков он, Генрих, теперь? Совсем не узнаю, когда приеду…

Сегодня я не играю. Отдыхаю и каждую минуту чувствую, что не играю в кино.

Позавчера я аккомпанировал там же под картины на фортепьяно. Наконец побыл немного и кинопианистом.

16.11

…Получил письмо. Очень обрадовался твоей новой работе, но и забеспокоился. Какая неприятность может быть, если откажут! Цена была сказана молодцеватая! Хвалю! Хочется только посоветовать тебе одну хитрость: кроме умения и знания предмета, нужно уметь показывать “блестки”. В твоем деле заведи умную рекламу. Ты у меня молодец и все это отлично сообразишь. Устраивай дневники, календари погоды, висящие на стенке, всякие наклеенные листья на громадных листах бумаги и т. д. Этим ты не только украсишь свое помещение, но и вселишь больше уважения к своей науке. Это не только ребенку нужно – мамаше говори и подчеркивай, что это важно. Мамаши зачастую недалеко от детей ушли в части развития.

Видала ли ты, как себя ведет умный врач, когда его зовут к умирающему? Совсем не верят в его науку, а веруют только в его знахарство, научное знахарство. Публика особенно любит поэтому врачей с причудами. Умный врач даст массу мелких распоряжений. Кровать переставить, положить сюда головой, накрыть другим одеялом, вынести часы из комнаты и много много. Окружающие озабочены делами. Мало-помалу доктор делает свое главное дело: подымает упавшее настроение больного и окружающих и убеждается, что он совершенно бессилен.

Вот! Маруничка, ты, пожалуйста, постарайся так делать. И костюм! Поскорее оденься, Маруничка. Небрежная нечистая одежда производит отталкивающее впечатление, иногда и неосознанное. И денег не жалей!

Целую тебя – целую тебя всю, всю. Целую колени (сбоку, сзади, где щекотно).

22.11

Дорогая моя, уже папа успел все рассказать обо мне? Я очень ему обрадовался. В первую минуту, когда он пришел ко мне в кино, – я обернулся и стал припоминать это знакомое лицо. Несколько долгих секунд я вспоминал, пока узнал его. А узнал его только тогда, когда мысленно проделал всю работу: кто он такой, как здесь очутился и почему приехал. Мы очень скоро рассказали друг другу все, что имели, и остались на безтемье. Дальше разговор носил несколько искусственный характер.

Очень ему обрадовался и проглотил несколько слез, когда назавтра ночью у подъезда гостиницы мы расстались. Крепко расцеловались, отошли и опять обнялись. Я попал на его мягкие усы, и особенно захотелось от этого всплакнуть. Всю дорогу что-то сжимало горло.

Расспрашивал его обо всем, а о тебе как-то не выходили никак вопросы.

– Что, Маруся бывает весела, смеется?

– Да, да.

– А… как… шляпа у нее красивая?

– Да, красивая.

Много ласкового было в папиных рассказах про Геника. Немногими, все одними и теми же словами он старался рассказать про то, как веселится, как гуляет, как узнаёт его, как в ванночке боится купаться. Одно слово только сказал, которое мне показало глубину его потери – твой Генрих будет такой же, как мой… Это первые слова про погибшего сына, которые я от него услышал. Я думал, что он сухой человек. Но дело в том, что он не привык свои переживания с кем-то разделять. А мы – каждую мелочь несем друг другу. Про тебя же он сказал: я не советую Марусе брать второй (утренний) урок – она сильно утомится.

Твои письма время от времени приносят мне много особой гордой радости. Тогда когда ты сообщаешь о своих успехах в занятиях, в выдержке воли. Нет лучшего для меня чувства, когда ты начинаешь уважать себя. Твое положение в жизни такое. Большинство твоих окружающих тебя очень ценит и уважает, а ты сама охотно считаешь себя ничтожеством. Видимо, ты выздоравливаешь от этого нравственного насморка – поздравляю и радуюсь.

Запоем теперь думается о тебе и о приезде. Я думаю так. До мая я не выдержу разлуки. Жду тебя не к Рождеству, а в будни… Я как-то потерял всякий стыд. Только думаю о любви твоей, без конца все о том же, о том же.

Я люблю тебя, Маруня, и в 50 лет так же крепко буду любить и обнимать. Я думал о том, что для любящих супругов нет предела в любви, и что до самого конца общей жизненной дороги духовная близость может поддерживаться физической. (Отлично понимал это Мопассан. Ни у кого нет столько сочувственных слов к старым женщинам, сколько у него.)

Мне представляется это вполне нормальным и здоровым. Когда мы с тобой дойдем до этого возраста, мы будем любить друг друга и с любовной снисходительностью будем относиться к нашим телам, носителям любви. Нет той красоты линий, нет упругости мышц и молодого здоровья – а нам все равно уже!