Лестница Якова

Жил Юрик в пустующем доме, временной хозяйкой и самодеятельным администратором которого была Элис, старая алкоголичка с театральным прошлым. Она “вписывала” подходящих и “выписывала” негодных, гасила конфликты, добивалась соблюдения кое-каких санитарных норм, вела переговоры с городскими властями, чтобы они сквозь пальцы смотрели на этот приют бездомных. Юрику она покровительствовала, больше трех лет он продержался под ее крылом. Потом городские власти всех выгнали, сквот прикрыли, кто-то купил дом, и его поставили на реставрацию. Элис предложили работать в муниципалитете – с бездомными. Она стала чиновником…

Юрик тоже совершил значительный шаг вверх по социальной лестнице – стал квартиронанимателем. Снимал за 300 долларов вдвоем с приятелем, вороватым гитаристом из Перу, одну комнату в квартире, где жило еще четверо искателей американских приключений: арабская девушка, сбежавшая из дома, два поляка, работающих на стройке, и индус-проповедник какой-то неясной религии. Арабская девушка с одним поляком занимала самую большую комнату, проповедник со вторым поляком комнату поменьше, Юрик с перуанцем ютились в девятиметровке.

С перуанцем через полгода произошло чудо, он обратился, к большому огорчению индуса, в христианство. Перестал воровать, почувствовал себя праведником и верил, что в ближайшие месяцы Господь заберет всех праведников, включая и его, в блаженные места… Он называл себя теперь “born again”, пел псалмы и проводил с индусом забавнейшие дискуссии на кухне, пока не отвалил куда-то в Калифорнию, к еще более праведным людям.

Теперь Юрик владел комнатой единолично: великодушная Марта спонсировала его, выделяя из своего бюджета 150 долларов, которые прежде вносил друг-перуанец. Это было как нельзя более кстати. Юрик к этому времени обзавелся чудесной подружкой Лорой Смит, и все его прежние случайные опыты не шли в сравнение с этим настоящим романом. Лора, школьница, кое-как заканчивающая хай-скул, была настоящим несчастьем приличной американской семьи. Каждый день они встречались – ей очень нравилось иметь бой-френдом русского гитариста, и она сопровождала его на всех его выступлениях, где бы они ни происходили – в метро, в сквере или в клубах, куда он попадал с одной из двух групп, приглашавших его поиграть, если нужна была замена. У Лоры тоже была своя творческая мечта – ей хотелось стать исполнительницей “танца живота”. И она тренировалась с этом искусстве постоянно – в школе и дома, в метро и на улице. Маленькая девочка, на ходу слегка извивающаяся и качающая мальчишескими бедрами… Все танцевала, танцевала…

Комната Юрика стала их “гнездышком”. Мир не видывал второй такой помойки: вперемешку громоздились на полу грязные носки, нотные листы, диски, окурки, бумажные тарелки и банки из-под колы. Загораживая наполовину выход в коридор и оставляя лишь тесный проход, стоял старый электроорган “Хэммонд”, оставленный прежними хозяевами.

Именно в этой комнате юная парочка расширяла свои познания о мире, принимая время от времени прекрасные вещества, уносящие в другие пространства. Закончив школу и швырнув родителям документ со средним академическим баллом, не оставляющим надежд на поступление в приличное учебное заведение, Лора объявила Юрику о его полной бесперспективности и утанцевала навсегда.

…Лора, Лора! Она унеслась от Юрика сначала в Калифорнию, причинив ему первую в жизни любовную травму, а потом и в более отдаленные места, куда во множестве отлетают эти бесстрашные и безмозглые любители опасных путешествий.

Уязвленный Юрик написал три песни, которые понравились руководителю одной знакомой группы и вошли в новый репертуар. Юрик впервые почувствовал себя настоящим автором. И понял, что новая музыка возникает из новых ощущений и переживаний. “Вот чего мне не хватает!” – решил Юрик.

За последние два года он почувствовал себя частью этого города. Музыка, его музыка рвалась со всех перекрестков, из всех щелей. Изредка приезжая к Вите с Мартой на Лонг-Айленд, он начинал скучать по Нью-Йорку уже в электричке. А уж детская Москва отодвинулась так далеко, что превратилась в картинку в перевернутом бинокле. Только Норин приезд напоминал ему о прежней неамериканской жизни.

Приехала Нора на “родительские дни”, как называла она свои ежегодные посещения Нью-Йорка. Приезд матери нарушил Юриковы планы по приобретению новых ощущений. Целую неделю после смены в “мувинге” вместо запланированных новых ощущений он освежал старые: гулял с Норой по городу, показывая его сладкие закоулки.

Нора шла рядом с вполне взрослым мужиком, красивым и рослым, но совершенно не похожим на молодых людей, студентов и актеров, с которыми она общалась дома. Чем отличается? Полной беззаботностью, настораживающей детскостью, какой-то расхлябанной свободой…

“Нет, – пыталась утешить себя Нора, – просто закончилась наша совместная жизнь, и он плывет в своем потоке. Своим путем… Я не могу вернуть его обратно. И зачем? Да и мне ли говорить? Я-то выскочила из общей колеи в пятнадцать…”