Лета 7071

Темрюк, по обычаю, сидел под стенкой на полу, сосал из сулеи вино, потел, скреб бороду и рассказывал Ивану о московских делах и новостях. Слушал его Иван, не слушал — трудно было понять, но, когда Темрюк замолкал и не в меру присасывался к сулее, Иван недовольно бросал:

— Погодь жбанить! Запьешь что важное…

— Крепок я, государь!.. Да и самое важное уж сказал: царица в здравии, и Москва спокойна. Явился было один шепотник на торгу — Захарьин сказывал… Кремль разорить подбивал, царицу извести…

Иван медленно повернулся к Темрюку, нахмурился. Отпущенный свиток с шуршанием скрутился в его руке.

— …боярина Горбатого царем крикнуть наущал!

Вместе с Иваном за столом — на другом его конце — сидел князь Владимир, прибывший в Невель еще до подхода главных полков. Князь был подавлен, растерян. Казнь Шаховского, о которой князь узнал сразу же по прибытии в Невель, угнетающе подействовала на него, так угнетающе, что он даже не мог скрыть этого от Ивана.

— Вот, братец, уж не тебя царем крикнуть намеряются — Горбатого! — с притворной жалостью выговорил Иван..

Владимир кротко, как на бога, поднял на него глаза — даже полумрак, наполнявший гридницу, не скрыл его бледноты.

— А что!.. — хохотнул Иван. — Не вскривись ⁶⁹ я тогда, был бы ты уж царем, братец! Димитрия моего, бедного, уморили б небось?! А ты б царствовал!

— Грешное речешь, государь, — тихо вымолвил Владимир. Бледность его стала еще заметней. Под глазами, как у святого с иконы, зияли темные полукружья, и из этих зияющих полукружий испуганно и мучительно вызырали его глаза. — Пошто мне сие? Я при тебе как при царстве!

— При царстве, да не на царстве! — снова хохотнул Иван и въелся взглядом во Владимира. Владимир страдальчески наморщил лоб: смотреть на Ивана ему было еще мучительней, чем слушать его. Иван помучил, помучил его глазами, лукаво спросил:

— А неже не хочешь быть царем?

— Пошто мне сие? Царский венец — кручина.

— А вот Басман хочет быть царем! Верно реку, Федька? Ответствуй!

— Куда мне?! — попробовал засмеяться Федька, но смех у него получился жиденьким. — Выше лба уши не растут!

— А ты, Васька?..

— А чиво?!. С седмичку побыл бы! — сознался Васька. — Отоспался бы!.. Токо вместо тебя, государь, никак не хочу!

— Слышь, поп?! — толкнул Иван дремавшего на сундуке за его спиной Левкия. — Васька царем хочет быть!

— А господом богом паки не жаждет он стать? — пропыхтел Левкий. — Всегда ты, Василей, слагаешь словеса неприязнены. Язык твой изъять потребно! Плачьтесь, дети мои, о произращении греха!

— Дык я… я чиво?.. Я от души! — несмело оговорился Васька.

— Люблю тебя, Василий! — сказал Иван. — Душа у тебя настежь. А Басман юлит! И ты… — Иван повернул голову к Владимиру, — братец, юлишь! Хочешь ты быть царем!

— Перед богом вопроси меня! — вскинул руку Владимир. — Не даст мне господь покривить!..

— Ну не пыхай, братец, — вдруг омягчился Иван. — Не по злу я… Для оживки, чтоб не поснули вы. Темрюк кого хошь усыпит! Говорит, что на себя грезит. Надо слать его в Бачсарай, чтоб хана и всю его орду усыпил своими рассказами.

— Могу и молчать, — обиделся Темрюк.

— Скор — молчать!.. Я, что ль, на Москве был да все вызнал?! Словили шепотника того?

— Чернь его в прорубь…

— Ах, дьяволы!.. — Иван хлопнул по столу ладонью: и досада и довольство смешались в его голосе. — Не дознаться теперь, кем сылан был!

— Вон чадь за тя како стоит! — сказал с восторгом Левкий. — Любезен ты им! Кликни их на ворогов своих!

— Я б царство оставил, коли был бы народу своему постыл, — напыщенно сказал Иван и, словно устыдившись этой напыщенности и неискренности или почувствовав, что они унижают его в глазах присутствующих, снова развернул недочитанный свиток. Дочитав его, сказал Левкию:

— Митрополит грамоту благословенную дослал… Надо бы нам в Кириллов иль Троицкий монастырь милостыню послать с просьбой молиться о наших победах. Куда пошлем?

— Пригоже в Соловецкий, к Филиппу… Должно исправит обедни и молебны Филипп. Истовый служник!

— К Филиппу пригоже, да пути туда месяц. Пошлем в Кириллов.

— Три рубли пошли да грамотку в целый лист! Щедрое слово царское дороже серебра!

— Нет! Пошлем семь, а грамотку — скупо, как от Казани слали… Не в пользу пред чернцами разглаголивать!

— Бысть якоже повелел еси! — сказал Левкий и, неохотно осунувшись с сундука, поволочился к двери. — Сребро отсыпет кто ж гонцу? — спросил от порога.

— Сам и отсыпь! — недовольно бросил Иван.

— Милуй, господе… дева святая и Никола-угодник! — праведнически прижал к груди руки и закатил глаза Левкий. — Идеже сыскать мне селику мошну? Солнце преложится во тьму и луна в кровь, преже обрящется се гобезие ⁷⁰ во мне!

— Заскряжничал поп, — сказал Иван Владимиру. — Писание помянул!.. Второго дня от меня перстень с яхонтом пристяжал, а Лазарем прикидывается!

— Перстень — дар, государь! То мне в радость, а не в мошну!

— Вот лис! Ладно, мы с братцем складемся на молитву о воинстве нашем.

— Дозволь мне своею казной отдать сию милостыню! — попросил Владимир. — На святое дело — мне в радость!

— Ну изволь, братец, изволь, — согласился Иван.

Владимир поклонился Ивану и ушел вместе с Левкием.