Лета 7071

— В нонешний год… наехал на нас болярин со стрельцами да и велел вон итить — в землю литвинскую… По твоему быдто указу! Быдто отставил ты нас за изменные обычаи от нашей русской земли отеческой… А как мы возроптали — огнем пожег нас! И слезной мольбе не внял. Вынудились мы прочь пойти: иного ничего не могли… Но верить тому, государь, мы не верили, что ты нас от земли отеческой можешь отставить. Изменных обычаев мы за собой не знавали и во всяком христьянском законе жили. А как нам дойти до тебя было и правду поискать? Вытурил нас болярин единым духом! Я ж-но хитростью бательника своейного ухоронил, уходя… Велел ему до тебя непременно дойтить и поведать про наше горемычье.

— Встретился мне твой бательник, — обронил Иван.

— О, господи!.. — радостно вышептал мужик. — Радованье-то како! Дошел, стало быть?! В том я не усомнился… Иного страшился: как не доверишь ты евойному слову?! Не на простого жалобу нес — на болярина!

— Вот како ты о государе своем мнишь? — повысил голос Иван. — Неужто правда у меня толико в дорогих кафтанах ходит? Иль бога надо мной нету?

— Прости, государь, — сник мужик.

— Я того боярина живота лишил за подлое его дело, а отцу твоему шубу дал! — как-то совсем не по-царски, с похвальбой сказал Иван, будто решил подзаиграть с мужиком и набить себе цену, а в то же время и пристыдить мужика. Мужик этого и не почувствовал, и не понял, да и могло ли прийти ему в голову, что царь может выставлять перед ним свою справедливость и добродетель и пристыжать за неверие в нее. Он обалдел от восторга… Сказанное Иваном было для него как чудо, которое ошеломляет не результатом, а свершенностью.

— Я и тебя пожалую… — сказал Иван.

В горле у мужика забулькало, засипело от перехваченного дыхания, блаженная улыбка смяла его лицо.

— Коль ты с полезным делом пришел?! Да ин за верность одну твою лише пожалую, на кафтан твой худой не глядя. Распутайте его, — приказал Иван.

Васька Грязной поддел ножом веревки, освободил мужика от пут.

— Спаси тя, бог, государь, — закрестился мужик. — Спаси бог!

— Встань и говори свое дело, — повелел Иван.

— Дозволь, государь… — с ужасом запросился мужик. — Дозволь на коленях! Не могу пред тобой стоя!

— Подними его, Васька!

— Дозволь, государь!.. — Мужик припал к полу грудью, отстраняясь от Васьки.

— Ну бог с тобой, — равнодушно согласился Иван. — Говори…

— Вызнал я… все то время, что в Полоцке довелось мне быть, ухо навострял до всего… и вызнал, что литвины припасы в лесу больно крепкие схоронили. Там и зелье к наряду, и корм разный — людской и лошадный…

— И в каком же лесу? — не то с сомнением, не то с растерянностью от неожиданности такого известия спросил Иван.

— Что за Полотой… В трех верстах отселя.

— Вот как?! — подхватился Иван с лежака. — А сам ты был в том лесу? Место знаешь?

— Мне никак там нельзя было быть, — с сожалением сказал мужик. — Но запасы хоронили по зимней поре, и, должно быть, следы там еще поостались. Поискать поприглядней — так и сыщутся.

Иван снова сел на лежак, в нетерпении потер ноги о мягкий ворс шубы, скомкал ее под ступнями… Лицо его плутовски вытянулось, как у торгаша, боящегося проторговаться, глаза затейно блеснули, но голос, наоборот, стал спокойней:

— А как врешь? Пошто ин вздумалось литвинам запасы за городом хоронить? Не по амбарам, не в клетях, а в лесу?

— Так у них заведено, — ответил мужик. — На зиму крепкие запасы за городом хоронят — на случай пожара. Займись на посаде иль в городе — и амбары сгорят, и запасы разом с ними… Не сховай долю за городом — все погорит. Из головешек хлеба не напечешь! А случись тут войне… Литвины хитры, государь!

— Нам бы також не дурно было обычай сей перенять, — раздумчиво проговорил Иван. — От огня мы страдаем часто. Поди, ежегод на пожарищах убытки считаем.

— С нашим людом к тем запасам войско приставлять надобно, — презрительно усмехнулся Федька Басманов..

— Ну и ловок, дьявол! — мотнул головой Иван. — Кобель носа туда не тыкнет, куда ты язык свой всунешь! Надоумил царя, спаси тебя бог, Басман! Буду знать отныне, над каким народом царствую! А ведь он!.. — Иван чуть напряг голос, кивнул на мужика, — он из того ж люда!

— Сейчас он таков, — опять не удержался Федька, — а дай ему волю — от чужого добра руки не отдернет!

— И тебе дай волю, також руки не отдернешь, — оборвал Федьку Иван и перевел взгляд на мужика. — Как, сказываешь, имя твое?

— Федько, государь…

— Вот тебе, Федько, за службу твою! — Иван сгреб с пола, из-под своих ног, шубу и швырнул ее мужику. — Шуба ладная! Носи в радость. А как сыщутся в лесу запасы литвинские, будешь большим пожалован. И деревне всей вашей из тех запасов подам на подъем.

Мужик схватил шубу, как бабы хватают спасенных от смерти детей, прижал ее к груди, в горле у него снова забулькало, засипело, из глаз одна за другой выпали крупные слезины.

— Ступай, — сказал ему Иван. — Поспи до рассвета. Васька во всем тебя уважит: место сыщет, еду даст…

Васька Грязной увел мужика.