Лета 7071

— Одеваться буду, — сказал Иван Федьке. — Спать уж не смогу. Ступай и ты, воевода, — сказал он Оболенскому. — Морозову скажи: доволен им… за мужика… и за все! Тобой також доволен: исправно службу несешь! За то я тебя, ежели хочешь, в дворовые воеводы возьму!

— Оставь меня при полку, государь, — спокойно, не прося, а возражая, сказал Оболенский.

— При мне быть не хочешь? — удивленно спросил Иван и с деланным равнодушием бросил: — Не неволю! Ступай!

…Поутру, лишь чуть забрезжило вдали и небо подернулось легкой зеленцой, Федька Басманов и Васька Грязной, захватив с собой прибежавшего из Полоцка мужика и сотню верховых казаков, по велению царя отправились в лес искать спрятанные литовцами запасы.

Весь день по-прежнему грохотали пушки, забрасывая Полоцк ядрами, в русском стану спешно готовили туры, устанавливали их на полозья, насыпали землей, камнем, строили осадные башни — по три сажени высотой, с бойницами для пищальников и лучников. К каждой такой башне приставлялось по сорок человек да к каждой туре — по десять…

К третьему дню туры охватили полоцкий острог двойным кольцом. Литовцы вовсе перестали отстреливаться. На посаде горели пожары. Особенно сильны они были на южной стороне… Литовцы несколько раз пытались выходить на Двину — в городе не хватало воды, — но пищальники Горенского загоняли их назад. Южная сторона посада горела не унимаясь. С дозорных башен было видно, как литовцы, боясь, чтобы огонь с южной стороны не перекинулся дальше — на весь посад, валили еще не захваченные огнем избы, создавая перед огнем пустырь и тем самым отсекая от огня остальную часть посада.

Царь сам трижды поднимался на дозорную вышку. Когда на его глазах перед главными полоцкими воротами сбили поднятый мост, защищавший ворота, и стали долбиться ядрами уже прямо в воротные створки, он повелел Левкию ехать к пушкарям Большого полка и отслужить для них полную обедню. Направил с ним и одного из своих дворовых воевод, чтобы сказал от его царского имени спасибо пушкарям. Темрюка два раза посылал в лес за Полоту — узнать: не разыскали ли? — и всякий раз Темрюк возвращался ни с чем. Наконец под вечер на взмыленном жеребце прискакал Васька Грязной. Свалился с седла прямо в закопченный сугроб…

— Нашли, государь! — закричал он и забил руками по снегу, как утка крыльями по воде.

Две ночи и два дня вывозили из лесу литовские запасы. Одного пороху добыли из потайных ям триста бочонков. Теперь русским пушкарям не стало нужды беречь порох. Заряды в пушках увеличили… Особенно разрушительно стал бить тяжелый стенной наряд. На пятый день за несколько часов на главных воротах сбили одну наружную створку, главную башню сровняли со стеной, а в стене пробили большущую брешь. Литовцы не вынесли такого боя: пополудни в одну из бойниц главной башни просунулось белое полотнище. Русские пушки смолкли.

Алексей Басманов сам поскакал к башне, чтобы узнать, чего хотят литовцы. Со стены ему стали кричать, что наряжают в русский стан послов — говорить с царем о сдаче города и хотят для безопасности этих послов получить от русских заложников столько, сколько пошлют послов. Но Басманов рассудил, что литовцы просто хитрят, надеясь протянуть время, чтобы получить передышку, а может, и приготовиться к вылазке, и, быстро вернувшись к наряду, приказал снова открыть пальбу.

Через полчаса литовцы опять замахали полотнищем. Теперь Басманов послал к стене бывших у него под рукой дворового воеводу Зайцева да есаула царского ертаульного полка Безнина.

Зайцев и Безнин вернулись все с тем же: литовцы требовали заложников.

— Сдаваться намеряются, а хотят заложников! — рассердился Басманов. — Поезжай, скажи им, — приказал он Безнину, — как через полчаса не выставят за стену послов, палить учнем снова и еще крепче!

Безнин долго перекрикивался с литовцами, несколько раз порывался ускакать, но литовцы громкими криками со стены останавливали его. Наконец он воротился: литовцы отказались от требования заложников, но просили полностью прекратить пальбу по городу. Басманов послал гонца к царю, и вскоре русские пушки стали смолкать…

Плотная тишина, как покрывало, накрыла землю, а вместе с ней и все, что на ней было: город, людей… В первые несколько минут было так тихо, как не бывает даже в предрассветные часы. Пороховой дым, сносимый ветром, опадал за Полотой на лес, и в очищающемся воздухе вновь замельтешили яркие блестки, похожие на малюсенькие солнца. Небо сразу стало большим, ровным и гладким, как свежевыструганная доска.

От этой проясненности и тишины, разрушившей тяжелую напряженность боя, Полоцк вдруг перестал казаться таким мощным и непреступным, каким он казался еще несколько дней назад. Его стены и башни, изрядно подразбитые ядрами, выглядели жалко. Видать, и самим литовцам они уже не внушали надежды отсидеться за ними, потому-то они и выслали своих послов.