Летчики

Новые самолеты в первых же полетах обнаружили свои особенности, показали летчикам свой «характер». Одним из первых вылетел на перехват учебной цели — бомбардировщика, поднятого с соседнего аэродрома, Цыганков. Двадцать минут вел он поиск, то и дело принимая с командного пункта короткие распоряжения офицера, руководившего наведением на цель.

— Крыша — триста, — звенело в эфире, — ручей — двести сорок, скорость восемьсот, пять минут.

По зашифрованной переговорной таблице под словом крыша подразумевалась высота, цифра триста означала десять тысяч метров, ручей — курс.

И пока гудели турбины в воздухе, на земле оператор напряженно следил за тем, как на экране локатора перемещаются две отметки целей — отметка, обозначающая «воздушного противника», и отметка, обозначающая самолет, ведущий поиск.

Отметки все ближе и ближе надвигались друг на друга, так же, как в воздухе надвигались друг на друга истребитель и бомбардировщик. Все короче и короче становилось расстояние между самолетами и, наконец, достигло той величины, с которой начинал действовать новый прибор.

Полковник Шиханский, лично руководивший первым перехватом, процедил сквозь зубы:

— Теперь опеки достаточно. Пусть сами выходят.

В воздух ушла команда:

— Я — «Планета». «Первый» приказал встречать гостя самостоятельно. О сближении доложить.

— Я — «Сокол-пятнадцать», — передал на землю Цыганков, — вас понял.

И с этой секунды началось самое трудное. Маленькая подвижная черточка на экране прибора у Цыганкова показывала «противника» впереди. Цыганков мчался над верхним слоем облачности по ее указанию и проскочил цель, не успев произвести атаку. Черточка на приборе отплыла вниз, словно говоря ему издевательски: не поймал. И снова команда дежурного штурмана выводила его на цель. Так повторялось три раза. Цыганков заглушал в себе пугающую мысль: «Уйдет. Не перехвачу». И только в четвертый раз, вовремя сделав разворот, он сумел удачно выполнить прицеливание. Весь загоревшись от радости, он передал: «Гостя» вижу. Атакую». На земле, на командном пункте Шиханский с непроницаемым лицом сказал радисту:

— Атаки прекратить. Пусть идет домой.

Устало вылезая из кабины, Григорий откровенно признался Мочалову:

— Трудно было, командир. Ох, и трудно!

— Где же вы видели, замполит, чтобы новое давалось без труда, — весело улыбнулся Сергей Степанович. — Хорошо хоть — перехватили. Задал бы нам Шиханский…

— Но вы понимаете, — настойчиво повторил Цыганков, — мне было трудно. Мне, старику. А что будет, когда мы станем поднимать на такие перехваты молодежь?

— И что же вы предлагаете?

Медленно стаскивая с головы Шлемофон, Григорий сказал:

— Большую работу надо вести. Одних методических занятий мало. Мне думается, товарищ командир, надо во всех эскадрильях провести партийные собрания по этому вопросу, иначе народ не мобилизуешь. С молодняком нужны дополнительно беседы и тренажи.

— Одобряю, — согласился Мочалов.

Вскоре работа в эскадрильях закипела. Дни наполнились занятиями, разборами полетов, тренажами. Учились летчики. Учились техники под руководством Скоробогатова.

Мочалов ежедневно в пять утра выходил из подъезда своего дома. Вдыхал холодный воздух предгорья, так напоминающий своей чистотой родниковую влагу, осматривал горизонт, прикидывая, соврали или не соврали «ветродуи», обещавшие «подходящую облачность». Потом подкатывал Ефимков на «газике», и, наскоро позавтракав в столовой, они мчались на аэродром.

Стояли дни с низкой облачностью и ветром, с редкими, скупыми дождичками. Их никак нельзя было пропускать, потому что только в такие дни можно было обучать летный состав сложным видам подготовки. Мочалов работал чуть ли не сутками. Иногда, закончив в семь вечера дневные полеты, он оставался тут же, чтобы поприсутствовать на ночных, начинавшихся в девять и длившихся до утра.

Когда солнце рассеяло облачность и небо над Энском победно заголубело, сложные полеты пришлось прекратить, и Мочалов перенес внимание на обучение молодых летчиков технике пилотирования. Он решил сделать три полета в паре с лейтенантом Лариным и вызвал его накануне в штаб. Вместе с Кузьмой Ефимковым Мочалов составлял плановую таблицу, когда в кабинет вошел Ларин. Лицо лейтенанта было бледным. Он нервно комкал ремешок планшета.

— Чего волнуетесь? — сердито спросил Сергей Степанович, глядя на него уставшими глазами.

— Простите, товарищ командир, — окончательно растерялся Ларин, — когда мне сказали, что вы меня вызываете, я решил, что речь пойдет о моем отстранении от полетов за последнюю посадку.

Кузьма посасывал папироску, прислушиваясь к разговору.

— Какой прыткий, — усмехнулся Мочалов, — значит, сразу к такому заключению пришли? Ерунда. Самое лучшее средство научить летчика летать — это заставить его летать. И часто. Вот и Кузьма Петрович подтвердит. Понятно?

— Понятно, — машинально повторил Ларин, ровным счетом ничего не понимая.