Летчики

Мочалов понял. Конструктор приказывал через каждые пятьсот метров набранной высоты выравнивать машину и некоторое время идти по прямой, что и называлось «площадками». На этой прямой нужно делать виражи, обращая внимание на то, как слушается машина рулей управления. Сергей прекратил подъем и пошел строго горизонтально. Самолет вел себя точно так же, как и на тех предельных высотах, на которых приходилось ему бывать. Но когда Сергей набрал еще пятьсот метров, он вдруг почувствовал, что его испытанная «стрела» начинает нервничать. Едва он сделал легкое движение ножной педалью и ручкой, чтобы выполнить левый крен, как самолет очень круто накренился влево и далеко не сразу выровнялся. Сергей попробовал увеличить скорость полета и не спеша двинул вперед рукоять сектора газа. Самолет рванулся, словно подстегнутый бичом, и тотчас же контрольный прибор требовательно просигналил летчику: «Убавь крен!» Мочалов выполнил этот приказ и снова повел истребитель вверх.

— «Родина», я — «Синус», — передал он на землю по радио, — крыша триста пятнадцать, продолжаю набор.

— «Синус», — донеслось в ответ с земли, — выше крыши триста двадцать набор высоты запрещаю!

— «Родина», вас понял, — сообщил он в ответ, — пробую машину на этой высоте и снижаюсь.

Но пока он это говорил, истребитель достиг высоты гораздо больше той, что считали расчетной. Сергей перевел машину из горизонтального положения в крен и удивился, как легко она на это подалась. Здесь, на громадной высоте, в разреженном воздухе стратосферы, его «стрела» стала вдруг легкой и чуткой к малейшим движениям рулей. Казалось, она попросту перехватывает мысли летчика. Летчик подумал сделать левый крен и только прикоснулся ногой к педали и ладонью тронул ручку, как машина очутилась в левом крене. Он чуть-чуть увеличил газ, а самолет уже мчался, бешено наращивая скорость. Мочалов не привык к таким изменениям в технике пилотирования, и они его сейчас волновали. Нужно было заметить каждое движение машины, чтобы потом, ничего не упустив, подробно рассказать конструктору.

— «Синус», достаточно, снижайтесь, — донеслось с земли.

Но Сергею показалось, что это не ему, а кому-то еще кричит рассерженный генерал Северцев. Сергей был один в этом огромном воздушном пространстве, где сильно слепило солнце и где не был еще никто. Он смотрел на приборную доску и вдруг опять вспомнил о Нине, о том голубом конверте, что смятым лежал в кармане. То ли лямки парашюта больно врезались в плечи, те ли что-то сжалось в груди от огромной и неожиданной тяжести. Сергей тупо глядел на приборную доску, ощущая сильную резь в глазах, и машинально двигал вперед рукоять сектора газа. Один из приборов уже давно давал тревожное показание, словно силился крикнуть зазевавшемуся Мочалову: «Убавь крен! Убавь немедленно! Слышишь?» Но смысл этих показаний не дошел до сознания вовремя. Сергей глянул на прибор, когда машину резко встряхнуло один раз, второй и еще сильнее — третий. И только тогда понял, что случилось, но было уже поздно. Сделав резкий наклон, его «стрела» внезапно опрокинулась на спину, а потом, не слушая рулей, устремилась вниз, в бездонную пропасть, прямо к покрытой дымкой земле.

Сергей попытался выполнить рулями те необходимые движения, которые должны были вывести машину из угрожающего положения, и не смог. Доска приборов расплывалась перед глазами, горизонт зашатался, и голова бессильно упала на грудь. Сергей успел крикнуть по радио: «Вошел в штопор!» — и вдавился в сиденье отяжелевшим непослушным телом. А «стрела» будто обрадовалась, что нет больше руки, способной, подстегивая, гнать ее ввысь на большой скорости. Стремительно и неудержимо валилась она на землю, делая витки один за другим. Сергей сидел без движения с закрытыми глазами, вдавившись подбородком в одну из брезентовых парашютных лямок. Лицо тяготила кислородная маска…

Машина продолжала падение. Мочалов очнулся, когда стрелка высотомера была на шести тысячах метров, и мутными глазами обвел кабину. В переднем смотровом стекле с непонятной быстротой возникала земля, все вырастающая в размерах. В эту секунду на ее пестром покрове можно было разглядеть пятна лесов, блестевшие среди них озера и синеватые макушки гор. Мочалов падал на свой родной аэродром, с которого столько раз поднимал его истребитель. «Да неужели же конец? Неужели все?» — подумал Сергей, силясь выпрямиться.

— «Синус», немедленно катапультируйтесь, немедленно катапультируйтесь, — доносилось до стартового командного пункта, это уже не генерал Северцев, а Кузьма Ефимков говорил в эфир. Голос у Ефимкова был зычный, твердый, требовательный. В нем нельзя уловить тревоги.

— Катапультируйтесь, — снова услышал Сергей голос Ефимкова и подумал, с каким трудом удерживает майор волнение, боль, отчаяние.