Летчики

— Нет, Сергей Лукич, нет, — приподнимаясь, заговорил Мочалов. Серые глаза его потемнели, — машина ни в чем не повинна. Оборудование прекрасное. Если завтра мне разрешат подняться на такую высоту, я все тридцать минут пройду на ней. Только нельзя зевать. На лампочки я вовремя не посмотрел. Скорость превысил. Вот и получилось. Каюсь перед вами, мне бы в тот день не стоило летать.

— Это почему?

— Плохо себя чувствовал, Сергей Лукич, — глухо ответил Мочалов и откинул на подушку голову.

— Чего же вы, батенька, не сказали? — строго спросил Северцев. — Если летчик плохо себя чувствует перед полетом, он должен об этом заявить. Кому-кому, а вам, командиру полка, такая истина, я думаю, известна.

— Известна, — подтвердил Сергей, — но, все-таки, я не рядовой летчик. Это меня и удержало.

— Понимаю, — нахмурился конструктор, — вы решили, что отказ от полета со стороны командира полка, да еще от полета ответственного, испытательного, подчиненные могут расценить, как проявление боязни. Ложная гордость. Не ожидал я этого от вас, подполковник. Думал, вы зрелый офицер, — он насмешливо скривил губы. — Если же придаете значение тому, что кто-то может заподозрить вас в трусости, обратились бы к врачам, заручились, так сказать, официальным подтверждением.

— Справку у врачей! — горько усмехнулся Мочалов. — Да кто бы мне дал такую справку, если у меня не селезенка, не печень, а душа болела. Бывают в жизни исключительные положения, товарищ генерал.

Серые глаза Сергея нервно заблестели, плотно сомкнулись губы, и старый конструктор, сердцем чуя горе Мочалова, примирительно произнес:

— Бывают. Что верно, то верно. Успокойся, Сергей Степанович. Есть мудрая, на все случаи жизни подходящая пословица: «Все хорошо, что хорошо кончается». Ты уже сделал доброе дело, Мочалов. По целине, можно сказать, прошел. Там побывал, где никто не был, доказал, какая высота для этой машины доступна. Остается подтвердить результаты испытания еще одним полетом.

— За этим дело не станет, товарищ генерал, — улыбнувшись, промолвил Кузьма.

Северцев окинул оценивающим взглядом его рослую фигуру и кратко ответил:

— Именно на вас я и рассчитываю, майор Ефимков!

II

На самом исходе короткой летней ночи, когда особенно густым был мрак, обволакивающий землю, от Энска к аэродрому мчались три машины. Миновав ворота аэродрома, они разъехались по трем направлениям: «Зис» помчался на старт, полуторка свернула в сторону самолетных стоянок, а «ГАЗ-67» остановился у штаба.

Полуторка приблизилась к реактивному истребителю, отмеченному красной стрелой на фюзеляже, дверца ее со скрипом распахнулась, из кабины выпрыгнул Ефимков. Кузьма Петрович успел облиться по пояс холодной колодезной водой и ощущал во всем теле приятную бодрость. Во мраке его фигура казалась еще более высокой. Уверенными быстрыми шагами приблизился он к истребителю, от которого, медленно разворачиваясь, отъезжал керосинозаправщик. Откуда-то выросла фигура Железкина.

— Товарищ майор, самолет к испытательному полету подготовлен.

— Вольно, товарищ Железкин.

Ефимков крепко пожал руку технику и взглянул на часы. До наступления рассвета оставалось тридцать пять минут. Невдалеке горели две линии огней ночного старта. В чахлой траве стрекотали кузнечики, Кузьма Петрович облегченно вздохнул, подумав о том, что в этот час на летном поле присутствует самый ограниченный круг людей. Все-таки, прав был генерал Северцев. Это по его настоянию решили повторный испытательный полет провести ночью, чтобы личный состав гарнизона узнал о нем после того, как это испытание будет завершено. Когда нервы напряжены, любопытные взгляды только помеха.

Железкин приставил к борту самолета узкую лесенку и с парашютом в руках подошел к майору. Кузьма Петрович привычно надел парашют, крепко затянул лямки. Когда он выпрямился, Железкин пристально смотрел на небо из-под надвинутой на лоб фуражки. Глаз его не было видно, но Ефимков угадал, что в этих глазах сейчас нет обычного флегматичного выражения, в них и тревога, и ожидание, и напряжение.

— Ни пуха вам, ни пера, Кузьма Петрович, и чтобы, значит, благополучно назад.

Кузьма Петрович, тронутый необычной теплотой, прозвучавшей в голосе Железкина, ласково потрепал техника по плечу и без улыбки, задумчиво, сказал:

— Спасибо, Железкин… Доброе слово никогда не пропадет даром.

А десятью минутами позднее его истребитель уже мчался по бетонке. Ни тумана, ни облаков над землей не было, и когда Ефимков оторвался от земли, он еще видел некоторое время и две линии огней ночного старта, и светящееся «Т», и редеющие к утру огоньки городских улиц. Самолет набирал высоту круто, но от напряжения казалось, что он поднимается совсем медленно. Перед глазами маячила полуосвещенная приборная доска, над прозрачным колпаком кабины вздрагивало звездами ночное небо, на нем уже начинали появляться предутренние светлые тона.

— «Чернослив-один», — запросил с земли полковник Шиханский, — сообщите высоту и видимость.