Летит себе аэроплан

— Наконец мы одни в деревне, — говорил Шагал, сидя с Беллой на деревянной скамье за деревянным столом перед домом, — и Господь нам помогает. Теплая осень, настоящее бабье лето. Посмотри: лес, ели, одиночество. И по-осеннему рано взошедший месяц за лесом. Свинья в загоне, лошадь в поле, лиловое небо. Как красиво, как хорошо, как шагалисто вокруг!

— Я рада наконец видеть тебя счастливым, — сказала Белла.

— Какая замечательная картина перед нами! — сказал Шагал, вставая и глядя вдаль. — Пейзаж хоть на большую парижскую выставку.

— Кстати, Марк, во время стирки твоей старой куртки я нашла это твое парижское удостоверение, — сказала Белла.

— Действительно, мое парижское удостоверение! — радостно сказал Шагал. — Я его искал и не мог найти. Мой Париж! А что, если нанести визит поэту Демьяну Бедному, который живет в Кремле, и попросить у него и у Луначарского протекции к Троцкому? Может, на основании парижского удостоверения Троцкий разрешит мне вернуться в Париж, где осталась моя живопись? Я как-то видел Троцкого. Высокий, нос фиолетовый. Что понимает в живописи такой человек? Нет, он не разрешит мне выезд.

— Какие-то люди направляются к нам, — сказала Белла, глядя в бинокль, — похоже, это немцы.

— Немцы? — сказал Шагал. — Может, попытаться через немцев выехать в Германию? У меня давно написаны письма к Вальдену и Рубинеру. Попытаться бы через кого-нибудь из немцев передать.

Немцы шли как-то не по-немецки, неровным строем, переговариваясь, и что-то ели на ходу. У многих из них на касках и на рукавах была красная материя, а у одного к палке был привязан красный платок.

— Пойдем им навстречу, — сказал Шагал, — у них ведь тоже революция.

Шагал пытался заговорить с одним из солдат, но тот молча прошел мимо. Второй тоже.

— Солдатам запрещено общаться с местным населением, — сказал фельдфебель, — особенно с евреями, чтобы избежать революционной пропаганды.

— Но ведь ваши солдаты маршируют с красными повязками, — сказал Шагал.

— Это наша немецкая революция, — сказал фельдфебель, — чужая революция нам не нужна.

— Что такое? — спросил офицер, который ехал рядом с колонной верхом на лошади.

— Господин майор, — сказал фельдфебель, — этот человек пытался говорить с солдатами, что запрещено инструкцией.

— Что вам угодно? — спросил майор у Шагала.

— Я хотел бы передать письма в Берлин, — сказал Шагал.

— Вы немец? — спросил майор.

— Нет, — сказал Шагал, — просто я хотел узнать о судьбе моих картин, оставшихся в Берлине.

— Вы художник?

— Да, я художник, моя фамилия Шагал.

— К сожалению, не слыхал, — сказал майор, — но я большой любитель живописи. Вы здесь живете?

— Временно. Мы здесь отдыхаем.

— А далеко ли до станции?

— Полчаса обычным шагом, — сказала Белла.

— Это моя жена Белла, — сказал Шагал.

— Очень приятно, — сказал майор, — Генрих фон Гагедорн. — Он вынул карманные часы и скомандовал привал.

Солдаты, весело переговариваясь, разбрелись, повалились на траву.

— Господин Гагедорн, мы хотели бы пригласить вас в гости, — сказал Шагал.

— С удовольствием, — ответил майор, слезая с лошади. Усевшись за деревянный стол, он снял каску с шишаком и расстегнул верхние пуговицы военного кителя. — Не возражаете, если я закурю? — спросил майор у Беллы.

— Пожалуйста, курите, — сказала Белла.

— В России еще кое-где можно достать папиросы, — сказал майор, — а в Германии давно уже курят капустные листья, пропитанные никотином. В такой стране, как Германия, революция может обернуться еще большим злом, чем в России.

— Революция несет в себе много дурного, — сказал Шагал, — но можно ли ее считать сплошным злом? А свобода? А справедливость по отношению к прежде униженным и угнетенным?

 — Я не собираюсь это отрицать, — сказал майор, — хотя происхожу не из угнетенных. Моя фамилия связана родством с ганноверскими курфюрстами.

Впрочем, один из моих предков, Фридрих Гагедорн, был поэтом. Не слышали?

— Я недостаточно знаю европейскую культуру, — сказал Шагал, — я был в Европе недолго. Только в Париже и проездом в Берлине. Вы, наверно, соскучились по Германии?

— Да, можно так сказать, — сказал майор, — но возвращаюсь туда с большой тревогой. Посмотрите на это. — Он указал в сторону солдат, расположившихся в вольных позах, громко беседующих меж собой. — Вам это нравится?

— Очень хорошо, — сказал Шагал, — свобода достигла даже цитадели прусского духа — армии.