Летит себе аэроплан

— Тебе надо немедленно лечь в постель, — сказала Белла, — я постараюсь найти доктора.

Бородатое лицо, очки. Пальцы касаются тела, выстукивают.

— Тут болит? А тут? Похоже, воспаление легких.

Ветер пробегает по саду. Галки и вороны кричат. Серо-фиолетовый свет падает на холмы. Темнеет.

— Телеграмма, — говорит кто-то.

— Почему так запоздала?

Кто-то плачет.

— Белла, — с трудом поднимает веки Марк, — какая телеграмма? Почему ты плачешь?

— Я не плачу... Тебе все приснилось. Я сейчас поменяю платок на голове.

Прохладные пальцы Беллы, прохлада свежего платка. Слышны тихие голоса.

— Телеграмма... Где?.. На небе... Посмотри в окно... Видишь из окна комнаты небосвод, расчерченный огромными многоцветными квадратами, линиями, кругами, меридианами? Видишь, меж этими линиями начерчены какие-то знаки? Читай... Москва. Точка, — шевелит губами Шагал. — Берлин. Точка. Нью-Йорк. Точка. Рембрандт. Витебск. Миллион терзаний.

— Я всегда был уверен, что Рембрандт меня любит, — радостно говорит Шагал, — и Витебск тоже.

— Все цвета кусаются. Кроме ультрамарина, — говорит кто-то.

Шагал поворачивается с боку на бок.

— Это голоса моих картин, — говорит он, — на моих картинах все люди безумны... Почему ты плачешь, Белла?

— Сейчас тебе будет лучше...

Прохлада опускается на лоб.

— Я лежу меж двумя мирами, — говорит Шагал, — небо уже не синее. Слышишь, оно шумит в ночи, как большая морская раковина, и блестит ярче солнца? Солнца... Я хочу солнца...

Весеннее солнце светит с ясного голубого неба. Исхудавший Шагал в повисшей на нем одежде объясняет на лесной поляне детям, указывая на большие кубы и квадраты, выстроенные из досок и раскрашенные в разные цвета:

— Возьмем две одинаковые формы. От цвета зависит, плоской ли выглядит форма или объемной. Из-за интенсивности краски возникают новые чувства.

— Товарищ Шагал, — спрашивает один из мальчиков, — можно ли найти формулу краски, от которой люди будут испытывать чувство радости и станут добрыми друг к другу?

— К сожалению, я не знаю такой краски, — отвечает Шагал. — Истина в том, что в живописи, как и в других искусствах, нет ни одного, хотя бы маленького, способа, который мог бы быть превращен в формулу. Как-то я вздумал определить раз и навсегда дозу масла для разбивки краски. И не смог этого добиться. Допустим, из теории известно, что фиолетовые тени происходят от противопоставления желтых и голубых, но в действительности это еще не все. Нужно еще нечто необъяснимое, чтоб создать истинный фиолетовый цвет.­ — И, обмакнув кисть, Шагал начал наносить на белый квадрат фиолетовый цвет.

— У нас гостья, — шепотом сказала Белла, когда Марк вернулся домой,­ Анна Литвак. Помнишь, моя подруга из Витебска? Она приехала очень утомленной, и я уложила ее спать.

— Я уже проснулась, — сказала Анна за перегородкой и вышла, красивая, подтянутая. — Рада тебя видеть. Надеюсь, Белла не будет ревновать, если мы поцелуемся по старой дружбе. — Она обняла Марка за плечи и поцеловала.­

Мне Белла рассказывала, что ты занимаешься здесь популяризацией искусства среди детдомовцев.

— Учить этих искалеченных детей — святое дело, — сказал Марк.

— По-моему, святое дело художника — это живопись, — сказала Анна.— Ты согласна, Белла?

— Я согласна, — сказала Белла, — но Марк находит вдохновение у этих сирот. Несмотря на перенесенную тяжелую болезнь, он работает лучше и больше, чем в Витебске. Недруги из академии его буквально терзали.

— Вдохновение — дело хорошее, — сказала Анна, — но все-таки художнику нужны какие-нибудь маломальские приличные условия... Не понимаю, как здесь можно жить и работать. Какие-то доски вместо стен, застойные запахи. А эта железная кровать? Я на ней спала одна и всего час, но чувствую себя совершенно измученной. Как вы здесь спите вдвоем?

— Мы на ночь расширяем ее с помощью досок, — сказала Белла.

— И все-таки мне здесь лучше, чем в Витебске, откуда меня попросту выгнали, — сказал Марк. — Конечно, скучаю по своим, но и это чувство помогает в работе. Я начал писать портрет моего отца. Закрываю глаза и вижу его. Вижу, как папа возвращается домой из селедочной лавки в своей жирной и просоленной одежде. Глаза у него кроткие, с серовато—синим блеском.

— Да, — вздохнула Анна, — когда отец твой попал под машину и погиб, весь город был взволнован.

— Что, — закричал и затрясся Шагал, — мой отец погиб? От меня скрыли?

— Что я наделала? — сказала Анна. — Белла, почему ты меня не предупредила?

— Я забыла, — сказала Белла, — я виновата.

— Ты все забываешь! — закричал Шагал и изо всех сил стукнул кулаком по столу. — Ты скрыла от меня телеграмму. Я не был на похоронах. А ведь отец просил.

— Ты был тяжело болен, — сказала Белла, — а потом я все собиралась и все не решалась. Ждала, когда ты окрепнешь.

— Извините меня, — сказала Анна, — я, пожалуй, пойду. — Она попрощалась и вышла.

Марк опустился на железную койку, плечи его дрожали. Белла села рядом.

— Я хочу побыть один, — сказал Шагал, надел плащ и вышел.

Он пошел по тропке, не зная куда.

— Марк, — окликнули его.

Анна стояла в тени под деревом.

— Ты меня ждала?