Летний детектив для отличного отдыха [сборник]

И как только он сделал такие выводы, желание быть священником бесследно исчезло. И вспомнились слова Толстого: «Тому не нужен храм, у кого Господь в душе». А коли так – незачем ему оставаться более при церкви. И уж тем паче замаливать грехи неблагодарных прихожан…

Пошли они все!..

Габриель снял с себя массивный крест и рясу, повесил и то и другое на молитвенник. Достав из ящичка для подаяний немного денег, он сунул их в карман брюк. После чего зашел в домик, где обитал эти два года, собрал свой неизменный рюкзак и покинул село навсегда.

Митрофан

– Ломайте! – скомандовал Митрофан и посторонился, давая плотнику подойти к двери. До этого Голушко пытался открыть ее полученным от горничной ключом, но безрезультатно.

Чудик с плеером (Иван Гончаров, насколько Голушко помнил) кивнул и достал из-за пояса маленький ломик. Как он умудрялся слышать то, что ему говорят, не снимая наушников, для Митрофана было загадкой.

– Вы только поаккуратнее, хорошо?

– Естественно, – флегматично ответил плотник. – Иначе стоимость двери из моей зарплаты вычтут…

Он ловко втиснул ломик между дверью и косяком и поднажал. Раздался треск. На крыльцо упало несколько стружек. И дверь отворилась.

– Да вы мастер, – похвалил Гончарова Митрофан.

– Ага. Высшей категории плотник. А занимаюсь всякой ерундой! – хмыкнул тот. В голосе его появились эмоции, а вот физиономия осталась такой же постной. На Митрофана люди с такими лицами тоску нагоняли. Так и хотелось ущипнуть их за нос или за щеки потрепать. А то смотреть тошно!

– Спасибо еще раз, гражданин Гончаров, – Голушко решил поскорее распрощаться с плотником, – теперь вынужден вас попросить удалиться…

Гражданин Гончаров не стал спорить, ретировался. Но взгляд в комнату все же бросил. То есть ничто человеческое, в том числе любопытство, постному плотнику было не чуждо.

– Смотри, Леха, – обратился Митрофан к Смирнову. – Точно щеколда задвинута была… – И он ткнул пальцем в дверной замок. – Так что если Милову отравили, то убийца вышел из бунгало не этим путем…

– Ясно, что не этим, – согласился тот. – Коли батя твой через балкон сюда попал, то убийца (если таковой был) тем же путем отсюда свалил…

– Не думаю, – покачал головой Голушко. – Сигать по балконам опасно…

– Да уж, оступишься и шею в момент сломаешь!

– Я не о том! Заметить могут. Отец взбирался, не опасаясь того, что его засекут, так как не имел преступных намерений… Но если сюда лез убийца… – Митрофан покрутил головой. – Вот окно, через которое лучше всего в дом попасть. За ним – шиповник. А дальше – склон реки. Точно никто не засечет…

Леха кинул взгляд на указанное окно, сравнил положение ручек у задвижек с теми, что на двух других окнах, и вынес вердикт:

– Нет, Митя, тут все чисто!

– Ладно, об этом позже… – Митрофан приблизился к кровати и поманил Смирнова. – Смотри, как лежит…

– Нормально лежит… Естественно…

– Не скажи! – Митрофан склонился над мертвой Миловой. – Мне кажется, ее повернули… После того, как она уснула… Чтоб, как ты сказал, все выглядело естественно…

– С чего ты взял?

– Представь! Женщина решила покончить с собой, выпив снотворное. Она принимает таблетки, ложится, закрывает глаза и ждет смерти.

– Ну и?..

– По статистике, практически девяносто процентов самоубийц принимают одну и ту же позу: ложатся на спину… Многие складывают руки на груди, подсознательно воспроизводя привычную картину…

– Как в гробу, да? – Голушко кивнул, подтверждая его догадку. – Так, может, она такую и приняла, но во сне повернулась.

– Сон под действием снотворного (тем более в такой лошадиной дозе) настолько крепок, что… – Он развел руками и замолчал, ибо Смирнов и так все понял.

– Следов насилия вроде нет, – заметил Зарубин, подошедший к кровати с фотоаппаратом.

– Позвольте это мне решать, – вклинился Ротшильд. Он просто сатанел, когда кто-то пытался делать выводы, которые, по его мнению, мог сделать только он, патологоанатом. – Вот уже вижу небольшой синяк на предплечье… Понятное дело, дилетант его не заметит, но профессионал… – Он самодовольно посмотрел на Зарубина. – В общем, я бы предположил, что жертву насильственно удерживали в кровати…

– Уж если на то пошло, то в нее насильственно впихивали таблетки! – фыркнул Смирнов.

– Это твоя версия…

– А это тогда откуда взялось? – спросил Зарубин, ткнув пальцем в вырванный из блокнота листок. Он был розового цвета, с сердечками по углам, а по центру красивым ровным почерком были написаны какие-то строки. – Предсмертная записочка, судя по всему…

– Стихи, – сообщил Леха, склоняясь над запиской. – Ща зачту…

И он, подражая манере Беллы Ахмадулиной, нараспев продекламировал:

Я не живу, а существую.Я не парю, а лишь держусь.Хотела я судьбу другую.Где только радость, а не грусть.Нет больше сил, они иссякли.Так больше жить я не могу.Пустив слезы всего две капли…Перекрестившись, ухожу!

– Хрень, – оценил Инессины поэтические изыскания Зарубин.