Летний ресторанчик на берегу

– Хочешь, чтобы я остался и занялся кое-чем?

На этот раз она, сгорая от стыда, кивнула.

– Но я не могу, – после паузы с сожалением ответила она. – Это неправильно. Не здесь. И ты мой босс…

Джоэл снова улыбнулся.

– Тогда, – сказал он, задерживая ее руку, – тогда будет правильным спросить: а чего ты хочешь?

– Я хочу этого, – прошептала Флора, и по ее щекам медленно поползли слезы. – О Джоэл… Мне так жаль… У меня как будто дыра внутри. С тех пор, как умерла мама. Я думала, я уже в порядке. Но теперь я вернулась, и все очень плохо. Я даже не могу… Как будто чего-то не хватает. Даже рядом с тобой.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Джоэл. – Что значит «даже рядом с тобой»? Я настолько ужасен?

– Нет, – возразила Флора, изо всех сил стараясь не выдать, как долго она его желала. Она вся сжалась.

Джоэл сел в старое кухонное кресло-качалку и усадил Флору к себе на колени. На спинке дивана висели два старых клетчатых одеяла, и Джоэл подтянул их к себе и закутался в них вместе с Флорой. Ему сейчас нужно было просто держать Флору рядом, не думая ни о чем другом.

– Так в чем же дело? – прошептал он.

Слезы потоком хлынули из глаз Флоры.

– Все это… возвращение сюда… Это было так тяжело!

– Мне казалось, тебе здесь хорошо, – нахмурился Джоэл.

– Я понимаю, но…

Джоэл немного подумал, вспоминая:

– Ты не выглядела довольной. В тот первый день.

– Вот не ожидала, что ты меня замечал.

– Я и не замечал, – согласился он, и в его тоне прорезался тот прежний Джоэл, которого так хорошо знала Флора. – Но я ощутил некоторое… сопротивление.

Флора вздохнула.

– Когда мама умерла, – заговорила она, – были многолюдные похороны. Пришли все до единого.

Флоре даже теперь больно было об этом думать. Тогда выдался прекрасный день. Маленькая церковь острова стояла на невысоком холме над заливом, рядом с древним разрушенным аббатством. Сама церковь была куда старше, чем кто-то мог вообразить, это был один из первых символов христианства на острове, где прежде властвовали древние боги – Тор и Один, а еще раньше – зеленые человечки и богини плодородия, боги равноденствия, а до них – кто знает, кто еще?

Это было простое строение, с крестом во дворе – в честь погибших на войне, на нем были вырезаны имена, среди которых чаще всего повторялись Макбеты, и Фергюсоны, и Маклеоды… Внутри стояли ничем не украшенные скамьи и лежали сборники церковных гимнов, и почти не было ничего нарядного, потому что церкви на северных островах всегда были суровыми, они проповедовали тяжкий труд, а не показуху.

И, как всегда со сменой погоды, за много миль, за длинным плоским пляжем показалась вдали линия материка, черные тучи тут и там сменились голубыми просветами, и наконец все небо очистилось, и холодный белый свет пролился в стеклянные окна маленькой церкви.

Конечно, она была битком набита людьми. Все явились. Поля предоставили самим себе, магазинчики закрылись на час или около того, потому что все пошли проститься с Анни Маккензи, родившейся на острове и прожившей на нем всю свою жизнь. Прапрародители Анни говорили еще на норвежском языке, она родила троих сыновей, и ни один из них, как ни странно, не покинул остров, – и, конечно, еще и ветреную дочку, о которой постоянно шептались, только ее завидев: не замужем, знаете ли, не пристроена, живет где-то там, в Лондоне, бог знает чем занимается и, похоже, считает Мур недостойным себя…

Флора привыкла к этому, в самом деле привыкла и не прислушивалась к разговорам, она принимала соболезнования и кивала, благодаря людей за то, что пришли.

Но ей становилось все тяжелее. Особенно потом, во время поминок. Соседи приготовили печенье и чай, из булочной принесли сэндвичи, виски наливали в чайные чашки, потому что стаканов на всех не хватило. Кто-то взял с собой скрипку и заиграл печальную мелодию, и хотя разговоры звучали все громче, все равно в воздухе витало ощущение правильных проводов Анни.

А Флора могла думать лишь о том, как смотрели на нее люди, и вспоминала мать: ее бесконечное терпение, бесконечный труд, бесконечную доброту. И то разочарование в самой себе, которое Анни явно чувствовала, когда заставляла Флору заниматься танцами, ходить к репетиторам, стремиться в большой мир.

Но никто этого не замечал. Люди видели просто человека, который всегда поступал правильно, и ее, Флору, позволявшую матери трудиться…

В доме собралось множество людей, знавших Анни всю ее жизнь. Многие из них, с грустью заметила Флора, были намного старше, они прожили куда дольше, чем ее мать, и все они говорили много добрых слов об Анни.

Хэмиш просто сидел на месте, глядя в пустоту, он даже не плакал, что пугало куда сильнее, чем слезы. Эйлид, жена Иннеса, в это время кормила грудью Агот. Флора заметила, как Эйлид спорит с мужем, видимо считая, что им пора уходить. А Финтана нигде не было видно.