Летний свет, а затем наступает ночь

ВАЖНО!

Начиная с ближайшей среды в общественном доме будут ежемесячно проходить доклады Астронома О том, что действительно имеет значение.

Начало выступлений: 21:00. Продолжительность: около 40 минут. Доклады будут сопровождаться показом слайдов. Организуются при финансовой поддержке Совета министров Северных стран. По окончании докладчик ответит на вопросы. Все желающие приглашаются на кофе.

В указанный день и час общественный дом был переполнен, посещаемость побила рекордные киносеансы Кидди: фильмы о Джеймсе Бонде и «Крепкий орешек». У Давида и Элисабет появилось чем заняться. Кофе, хворост, легкие закуски, нужно рассаживать публику, принимать у нее верхнюю одежду. Это был важный вечер, от нетерпения у нас сосало под ложечкой, время стремительно приближалось: скоро мы узнаем, о чем думает Астроном, что написано во всех этих книгах. Мы потягивали кофе, жевали хворост, смаковали закуски и весело трепались: важно лишь, чтобы «Арсенал» стал чемпионом, чтобы я успел на него сегодня вечером, чтобы Гогги не начал слишком рано заниматься сексом, важно хорошенько напиться в выходные. Все это время Астроном стоял на сцене, за кафедрой, смотрел в никуда, и ему, похоже, было наплевать на то, что происходит, на нашу болтовню, ожидание, на этот вечер, на доклад; он словно видел сквозь стены и крышу, разглядывал вечернее небо, которое с каждым осенним днем становилось все темнее. Он выше этого, думали мы, совсем не лишен почтения, он мудрец. Однако дело приняло такой оборот, что докладчик вцепился в кафедру, чтобы не упасть; я этого не переживу, думал он. Давид то и дело косился на сцену; Астроном этого не переживет, шептал он Элисабет — на ней было темное вельветовое платье, плотно прилегающее к телу; некоторые грызли ногти, кусали локти: темное вельветовое платье — вот что было важно. Как вы помните, Элисабет работала в вязальне, правда недолго, всего около двух лет до закрытия, однако, несмотря на свой юный возраст, быстро стала неофициальной помощницей директора, чертова шлюха, думали пять женщин, неотступно следя за ней глазами. Элисабет приглушила свет в зале, но сделала ярче освещение сцены; они с Давидом сидели в первом ряду, и свет прожекторов падал на них тонкими струйками. Сердце Астронома билось, как зверек, угодивший в ловушку, тело охватил озноб, руки дрожали. Мы не отрывали глаз от сцены: шли минуты, он молчал, только смотрел в потолок, и многие стали склоняться к мысли, что Астроном собрал нас, чтобы познакомить с тишиной, что именно она имеет значение, ею наполнены его книги. Да, естественно, ему противны наша болтовня, шум и гомон в зале; мы целыми днями треплемся о ничего не значащих вещах: о длине штор, профиле шин, — а затем умираем.

В молчании мы храним золото; тот, кто молчит наедине с собой, может многое узнать; тишина просачивается сквозь кожу, успокаивает сердце, притупляет страх, наполняет комнату, наполняет дом, за стенами которого неистовствует наше время, оно — спринтер, гоночная машина, пес, который бегает за своим хвостом и не может поймать. Но тишина, к сожалению, удел одиночек, она не терпит толпы и быстро исчезает. Кто-то кашлял, кто-то глотал, кто-то шептал и прятал ухмылку в ладони. Давид закрыл глаза и подумал: я больше не могу, меня здесь нет, но Элисабет медленно встала. Повернувшись, она обвела взглядом полу-сумрачный зал, как будто собираясь что-то сказать, смотрела на нас, размышляла. Шепот смолк, усмешки померкли и исчезли, все смотрели на нее. Всего двадцать четыре, темное вельветовое платье, темные волосы до плеч, темно-карие глаза, не особо красива, но что-то в ней есть такое, сам дьявол, думали мы, — пусть даже платье надето не на голое тело; и все успокоилось. Над общественным центром умолкло небо, кровь в нас потекла медленнее, значение имела только эта женщина. Свет на сцене, казалось, подкрадывался к ней, обхватывал мягкими, почти прозрачными руками; она была в темном вельветовом платье, которое, похоже, держалось только на груди или на слабом напряжении между бархатом и сосками. Черт в адском пекле, подумал кто-то в своем бессилии, скоро платье соскользнет и остановится лишь на бедрах. Господи, пусть так и будет, сделай так, чтобы платье соскользнуло, позволь глазам моим взглянуть на красоту, ибо впереди длинная зима. Проклятая шлюха, подстилка чертова, перешептывались пять женщин, а затем Астроном открыл рот и произнес: вдох неба вмещает все.