Летний свет, а затем наступает ночь

Собака приходит с дождя; Бенедикт оставил ей щель в двери: собаки не очень аккуратны с паркетом, не умеют убирать когти; по всем коридорам раздается царапанье, Турид и Бенедикт слушают, глядя в сторону двери, затем появляется пес: он черный, в самом расцвете сил. Собаки не связаны правилами этикета, вежливостью, сковывающей нашу жизнь: пес просто входит и через тонкие колготки нюхает пальцы на ногах Турид, затем вытягивает вперед голову в ожидании ласки. Бенедикт совершенно с ним не согласен. Они молчат: Турид сосредоточена на собаке, Бенедикт смотрит в одну точку перед собой, явно представляя, как сидит с псом один, возможно, готовит кофе или раскладывает пасьянс. Прошло уже десять минут, вдруг произносит он, словно обращаясь к телевизору, но разговаривать с телевизором не имеет смысла: ему не интересно нас слушать, и хорошо иметь это в виду до того, как мы его включаем. Тогда ничего не ждешь, говорит Турид очень радостно, обнимает морду собаки, целует ее, встает, пес смотрит на нее и, похоже, готов отдать за нее жизнь. Что, было так плохо, спрашивает она с улыбкой, глядя Бенедикту прямо в лицо, и он видит белые зубы между губами, теми губами, которые шептали в его левое ухо, губы красные, а глаза у нее ярко-голубые, под темными волосами. Турид выходит в коридор, собака за ней, следом Бенедикт, проклиная пса, проклиная ее глаза. У нее длинные ноги, это особенно заметно, когда она надевает высокие кожаные сапоги, длинные, но не такие полные, как он ожидал от столь высокой женщины. Я редко болею, говорит он, и ей требуется некоторое время, чтобы понять, что он отреагировал на сказанные ею ранее слова. Тебе повезло, отвечает она и надевает зеленую куртку, быстро и деловито; темные волосы и зеленая куртка. Еще раз смотрит ему прямо в лицо — снова эти ярко-голубые глаза, — желает спокойной ночи и выходит в изморось, направляется к машине. Твоя сумка! Он тычет в коричневую сумку большим пальцем ноги, на нем шерстяные носки; я заберу ее в следующий раз, говорит Турид через плечо; из дома Бенедикта еще никогда не выходила такая высокая женщина. Она сидит в машине, та завелась, и уже слишком поздно что-то говорить: он остается с сумкой, смотрит вслед автомобилю, на красные задние огни, исчезающие в темноте, в густой измороси он в дверном проеме, собака во дворе.

два