Лето

Теперь уже Шарлотта, так назойливо повторявшая ее имя, показалась Грейс слегка высокомерной.

А кто знал о том, что в Англии во время последней войны интернировали людей? – сказала в ответ Грейс.

Я, – сказал сын.

Ты не знал, – сказала сестра.

Знал, – сказал сын. – Я знал.

Я так думаю, если они были немцами, – сказала Шарлотта. – Так было нужно. Ради всеобщей безопасности.

У папы в его военной коллекции есть марки, – сказал сын. – Остров Мэн.

Тебе не нравится твое блюдо, Роберт? – сказала Грейс.

Просто есть не очень хочется, – сказал сын.

Что ты хочешь взамен? – сказала Шарлотта. – Можно за тебя попросить?

Шарлотта подозвала рукой официанта.

Я хочу симбиоз, – сказал сын.

Вряд ли у них есть это в меню, – сказала дочь.

Шагая на следующий день по городу, Грейс улыбается. Умная у нее дочь.

Ее умная дочь заметила, что камень в углу стариковской комнаты и впрямь поразительно похож на камень, который носил с собой Артур. И когда Артур открыл сумку, достал оттуда камень, чтобы отдать его старику, рассказал, что мать просила об этом в своем завещании, и положил его на кровать, старик посмотрел на камень и сказал что-то бредовое:

«этот камень – ребенок», – сказала Грейс вчера за ужином. – Какая странная фраза…

Нет, – перебила дочь. – Он не это сказал. Он сказал: «Вы вернули ребенка».

Женщина по имени Элизавет попросила Артура передать камень ей. Она поместила его в выемку скульптуры, стоявшей у мужчины в спальне.

Там он реально классно смотрится, – сказала дочь.

«Скульптура была подлинная, – сказала им женщина, когда старик вздремнул, – художницы Барбары Хепуорт». Грейс это показалось неправдоподобным. Разве у стариков просто так валяются скульптуры Барбары Хепуорт?

Но когда Грейс легла спать, она не могла избавиться от мысли об этом куске камня. Возможно, это и есть искусство? То, что загадочным образом запечатлевается в сознании, а ты и сама не знаешь почему. Эти два камня и правда хорошо смотрелись вместе: один – изогнутый и с отверстием, а другой – идеальной шарообразной формы.

Когда Грейс шагала теперь по тротуару, перед глазами стоял образ.

Это было лицо ее матери, но словно превращенное в слепок. Посмертный или прижизненный? Ни то ни другое. Слепок лица ее матери по ту сторону жизни и смерти, по ту сторону радости и печали, живого и вместе с тем мертвого – нет, вовсе не мертвого, ничего мертвого в нем не было, даже близко. У него были правильные, безупречные черты и контуры. Кожа как живая, волосы отброшены назад с почивающего лба, и лицо было высечено из камня. Рядом с ним каменный слепок поменьше – лицо самой четырнадцатилетней Грейс, в том возрасте, когда умерла ее мать, с таким лицом Грейс подожгла кресло в гостиной своего дома, кресло своей недавно умершей матери. Пока Грейс шагала по тротуару, оба эти лица с пустыми взглядами висели бок о бок.

Грейс встряхнула головой, стряхнула себя обратно в собственную биографию, которой могла хоть немного управлять.

Грейс отправилась на поиски кладбища. Она побывала там как-то летом.

Прошла мимо здания с киноафишей на стене.

«Тропы славы»[58]

.

Афиша бросилась ей в глаза, поскольку это был старый кинотеатр. Тот самый старый кинотеатр…

и в этот момент ее воспоминание, о котором она даже не подозревала, вскрылось у нее в голове, точно росток, вскрывший скорлупу зеленого семечка…

кулисы маленького городского кинотеатра,

старомодное местечко, верно, старомодное и старозаветное

(это нараспев произносит Клэр Данн, будто участвуя в шоу Сондхайма[59])

1989,

лето недовольства,

у них здесь двухдневное выступление, сегодня Шекспир, завтра Диккенс. «Это почти что не театр, дорогая, не раскатывай губу», – сказал Фрэнк, когда они приехали, и он прав. Они играют пьесу перед ярко-белым киноэкраном, потому что нет никаких портьер или занавеса, ужасное освещение, не сцена, а одно название, просто узкая эстрада, и никаких кулис как таковых, просто каморка, под завязку забитая всем составом: четырнадцать человек, одновременно пытающихся выучить свои роли, и ни одного зеркала, перед которым можно загримироваться.

Поэтому Грейс сидит снаружи одна, на бетонных ступенях, ведущих вниз от черного хода. Она уже отыграла предыдущие акты. Ее персонаж почиет в бозе, пока ее не вызовут на сцену, небо над головой вечереюще-голубое, птицы парят в вышине – те, о которых мать говорила, когда они прилетали: «Ну вот, Грейс, и лето наступило». А когда улетали: «Ну вот, Грейс, и лето прошло…»

а потом кто-то шипит за спиной:

«Грейснахуйтвойвыходтыопоздалатвойвыход…»

Блядь!

и она вскакивает и мчится обратно, вверх по лестнице, по извилистому коридору, и сломя голову выбегает прямо на помост, чтобы встать в позу статуи мертвой королевы из 5-го акта.

Затем Грейс видит, что Джерри и Найдж еще на сцене, еще рассказывают зрителям обо всех удивительных событиях, произошедших за кулисами.

Значит, это еще 2-я сцена.

Грейс должна выйти только через несколько страниц.

Ох.

Ой-ой-ой.