Лето

Суть искусства с маленькой буквы, – говорит она, – э… э… в том, что ты переживаешь какой-то момент, с чем-то сталкиваешься, и это настолько тебя изменяет, что… э… затягивает тебя в себя и в то же время вытягивает наружу, возвращает тебе твои же ощущения. Это… потрясение, которое приводит нас обратно к самим себе.

Будь это так, того потрясения, что люди испытывают сейчас по всему миру, хватило бы, чтобы превратить целый мир в крупнейший арт-проект за всю, на хер, историю, – говорит он.

Ну, – говорит она, – ну… Ну, суть искусства с маленькой буквы всегда и была в том, чтобы разобраться с такими понятиями, как смертность, хаотичность…

Мы что, и правда вступим в карантинный спор об искусстве? Прямо сейчас? – говорит он.

Хаотичность, – говорит она, – случайность и…

Она снова теребит палец, из которого уже, кажется, идет кровь.

Ага, – говорит он. – Ладно. Ты постоянно подыскиваешь громкие слова для того, что происходит со всеми нами, чтобы не думать о том, что происходит со всеми нами, да? А я сяду и поразмыслю над тем, что голубь с веточкой не столь эффектен, чтобы иметь значение, и над тем, что я тут ошибочно полагаю всю дорогу, будто искусство с маленькой буквы имеет какое-то отношение к примирению со всем тем и пониманию всего того, что мы не можем сказать, объяснить или выразить, примирению и пониманию при помощи того, что, как мы знаем, поможет нам это почувствовать, помыслить, а затем выразить, даже в такие времена, как сейчас, когда мы чувствуем, думаем и вообще говорим хоть что-то о чем-то под невероятным давлением.

За вычетом того, – говорит она, – что суть искусства с маленькой буквы никогда не сводилась к тому, чтобы кому-то помочь.

Серьезно? – говорит он. – Кто ампутировал тебе этику?

Искусство просто существует, – говорит она. – И поэтому, когда мы с ним сталкиваемся, то вспоминаем, что тоже существуем. И что однажды перестанем существовать.

Арт на другом конце зевает.

Прожив с ним много лет, Шарлотта в курсе, что обычно он зевает, когда сильно сердится.

Затем Шарлотта тоже зевает.

Я только что от тебя зевоту подхватила, – говорит она. – Вот вам и самоизоляция.

Ну да, – говорит он. – Знаешь что? Я уже слегка взвинчен. Может, поговорим об этом в другой день?

Ладно, – говорит она.

Ладно, – говорит он.

Спасибо, что позвонил, – говорит она. – И прости за то, что была немного, ну ты знаешь.

Я прощу тебя, если в конце нашего телефонного разговора ты расскажешь о том, что видела или слышала, – говорит он.

Не могу, – говорит она. – Мне пора. Хочу… э… сходить помочь Айрис с уборкой. Иначе она сделает все сама.

Только собирался спросить, – говорит Арт. – Как она?

Супер, – говорит Шарлотта.

(Вообще-то она не видела Айрис уже три дня.)

Она невероятная, – говорит она. – Гоняет на велике в город и обратно, доставляет сумки с едой и вещами людям на тридцать лет ее моложе и орет «здравствуйте» всем прохожим подряд, спрашивает, не нужно ли им чего-нибудь, и предлагает свою помощь. Я не смогла, не могу убедить ее не выходить из дома. Я пыталась. Но ее не остановить.

Нельзя указывать старушке Айрис, что делать, – говорит он. – Никому нельзя. Вы так похожи.

Сердце Шарлотты словно складывается вдвое. Внутри больно.

Я вошла со двора и увидела, как она втаскивала матрас на третий этаж, ну ты знаешь, по винтовой лестнице, – говорит она. – Я сказала: «Помочь вам с остальными?» И она сказала: «Нет, дорогая, это последний». То есть она уже подняла туда шесть остальных матрасов. Сама. Своими силами. Даже не сказав мне. Она и правда в отличной форме.

Отличная форма, – говорит Арт. – Вот хорошее название для интернет-страницы, о которой я говорю. Обсудим завтра? Когда все приходят?

В этот момент Шарлотта убирает телефон от уха и нажимает кнопку «отбой».

Она кладет телефон в карман пижамной куртки.

Глаза у Шарлотты на мокром месте.

Отчего она чуть не плачет?

Из-за чего-то совершенно неожиданного. Яркие бока поездов, разрисованных граффити, и расплывчатые пятна на внутренней стороне окон в поездах и автобусах, к которым люди прижимались носами.

Шарлотта плачет сейчас потому, что очень сильно скучает по всему этому.

Просто вспоминает. Вспоминает голубя. Как Арт увидел его с веточкой в клюве, и пятно на окне поезда, на котором они ехали еще совсем недавно, хотя, по правде сказать, это было в другой жизни. Какие-то работники в оранжевых куртках на путях станции, через которую они проезжали. Шарлотту переполняет любовь ко всему и вся, абсолютно к каждому человеку – молодым, старым, ко всем, кто когда-нибудь думал или не думал о том, как увидел пролетавшего мимо голубя, и даже оставил жирное пятно от носа, губ или пальца на окне общественного транспорта.

Чувство настолько переполняет Шарлотту, что оно выплескивается через глаза. Просто ему больше негде выйти наружу.

Шарлотта плачет от любви к Арту.