Лето будет сниться…

Лето будто снится. Чудится! Смотришь на него через смежённые медовым духом разнотравья, осоловелые от того веки, щиплешь себя за щёки, дабы проснуться и разглядеть получше, а там уж и нет его, — осень морщит некогда гладкий лоб вод.

— Рановато что-то, вам так не кажется?

— Да, чего уж там, совершенно с вами согласен.

Мокрые травы кудрявы, ветви дерев спешат примерить все, какие ни на есть у дождя серьги и нити бус. Только вот… жаль, — рвутся ожерелья в спешке, роняют деревья на землю жемчуга и бисер, стеклярус и аквамариновые бусины, но мало всем всего. Одним желается нарядов поболе, другим — украсить всех, кого только возможно.

Дождь уходит, но не изорванной дорогой, в синих клочьях луж, а лесом, где он вкусно и долго шлёпает босыми пятками по блестящей коже листвы, задевает серебристые от воды сосновые, будто меховые лапы, из-за чего его одежда скоро делается холодной и липнет к плечам.

— А ведь недаром сосновые ветки — лапник!

— Совершенно верно, но одно меня смущает… разве у дождя есть плечи?!

Где-то недалеко, набрякшее от воды дерево споткнулось о ветер и рухнуло с тупым конечным стуком из-за которого собеседники вздрогнули и переглянулись:

— Всякий раз жаль. — Вздохнул один.

— Новое вырастет! — Возразил другой, и — вот она, причина очередного спора:

— В том-то и дело, что новое дерево, не такое, как прежде. Называться только будет похоже, а так, — и виду иного, и характера.

— Да какое там, не сочиняйте! Откуда в дереве характер!? Оно ж неодушевлённое!

— Это вы, батенька неодушевлённый, простите уж мне мою дерзость, но опостылело терпеть эти ваши крайне невежественные замечания…

Мы теперь оставим героев, что навещают нас в наших грёзах. Они, словно добро и зло, населяющие разум, разубеждают друг друга в чём-то изо дня в день, помогая нам не лишиться нравственных человеческих свойств, но укрепиться в них, окончательно и бесповоротно.

А лето? Оно-таки будет снится вновь и вновь…