Лето Гелликонии

– Говорю и я тебе: в сердце своем - если ты еще не отказываешь мне в том, что оно у меня есть, - я никогда не решился бы отослать тебя. Можешь ты это понять? Ты живешь только своей верой и принципами. Понимаешь ли ты, что значит быть королем?

Машинально отломив веточку йодронта, королева тут же отбросила ее в сторону.

– Значит, ты хочешь объяснить мне, что значит быть королем? Заточить в гнилую тюрьму своего отца, пренебречь собственным сыном, а потом выгнать его из дома, поносить имя покойного шурина и, наконец, сослать из дома меня и свою дочь - вот что, по-твоему, значит быть королем! Я очень хорошо усвоила от тебя этот урок.

Вот тебе мой ответ, Ян, пускай он не тот, какого ты ждешь. Я не собираюсь умолять тебя оставить меня во дворце, нет. Единственное, что я хочу сказать тебе, это вот что: отправив меня в изгнание, ты хлебнешь горя полной мерой, потому что подобное никак не обойдется без последствий. Так говорю не я, так говорит моя вера. И не жди от меня потом, что я смогу изменить и вернуть на круги своя то, что ни изменить, ни вернуть невозможно.

– Другого я и не ожидал, - отозвался он, тяжело сглотнув.

Поймав руку королевы, он крепко держал ее в своей, не отпуская, не давая ей вырваться. Повернувшись, он повел ее по тропинке, заставляя разлетаться бабочек.

– Я знал, я верил, что ты еще любишь меня, а не просто терпишь за те удобства, которые предоставляет дворец. Я знал, что ты, за своими страданиями никогда не забывающая увидеть страдания других, сможешь подняться выше обычной женщины.

Но, как бы ни было, в этом безжалостном мире твоя красота всегда спасала тебя от страданий. Я всегда оберегал тебя. Согласись, Кун, ведь это я оберегал тебя все эти ужасные годы. Я вернулся из Косгатта только потому, что здесь была ты. Воля дала мне силы вернуться… Разве не стала бы твоя красота твоим проклятием, не служи я тебе щитом? Разве не гонялись бы за тобой распутники, как охотники за дикой ланью в лесу, охотники, о существовании которых ты так и не узнала благодаря мне? Что бы с тобой сталось, если бы не я?

Клянусь, я люблю тебя и буду любить, пускай рядом со мной окажутся тысячи Симод Тал, но ты должна мне сейчас сказать - что тоже будешь любить меня вопреки тому, как я с тобой поступлю.

Вырвавшись наконец, королева остановилась около мшистого валуна, укрыв лицо в тени. И король и она были бледны и разгорячены.

– Ты хотел испугать меня - что ж, ты своего добился. По-моему, все дело в том, что ты не можешь разобраться в себе и потому бежишь от себя и гонишь меня с глаз долой. В душе ты знаешь, что я давно отлично изучила тебя и все твои слабости - лучше кого бы то ни было; лучше меня тебя знает, может быть, только твой отец. Вот этого-то ты и не можешь стерпеть. Ты бесишься от того, что чувствуешь во мне жалость и сострадание к тебе. Да, будь ты проклят, я люблю тебя, если тебе так уж необходимо слышать мое признание, и буду любить, пока Прародительница не призовет меня к себе и не настанет пора мне с ней соединиться. Но ведь не это ты хотел услышать, верно? Не это входило в твои планы?

Король смотрел на нее огромными пылающими глазами.

– Вот оно! Ты действительно ненавидишь меня! Ты все лжешь!

– Боже! - вскрикнула королева и бросилась бежать. - Прочь от меня, прочь! Не прикасайся ко мне! Ты безумен. Я расскажу всем, что ты мне говорил тут, и тебя признают сумасшедшим. Ты требуешь, чтобы я призналась в ненависти к тебе, в ненависти, которой нет. Кроме ненависти, ты ничего не желаешь знать. Так убирайся прочь - я ненавижу тебя, если именно этого ты добиваешься!

ЯндолАнганол не стал гнаться за королевой, он даже не тронулся с места.

– Тогда грянет буря, - тихо прошептал он.

Так с вершины дворцовой горы в чашу Матрассила пополз белым покрывалом дым. Расставшись с МирдемИнггалой, король ЯндолАнганол словно сошел с ума. Велев принести из конюшен сено, он приказал обложить им двери зала, в котором еще томились мирдопоклонники. Вслед за сеном были принесены кувшины с очищенным китовым жиром. Выхватив у стоящего рядом раба горящий факел, король Орел собственноручно швырнул его на облитое жиром сено.

Пламя с ревом взметнулось в небеса.

Днем позже, когда королева отправлялась со столичной пристани в свое плавание, пожар усилился, и ярости его не было предела. Никто под страхом смерти не имел права тушить огонь. Обещанная буря бушевала, не зная границ.

Только с наступлением ночи, когда король, сидя со своим верным рунтом за столом, накачивался вином до беспамятства, слугам было позволено откатить к пожарищу ручные насосы и залить огонь.

Когда же на следующее утро бледный Беталикс вновь поднялся над горизонтом, король и его обычное окружение как всегда появились на дворцовом балконе и с первыми лучами зари предстали перед народом.