Лето кончится не скоро

— А куда они денут рыбку, когда вытащат? Возьмут себе?

— Не знаю… Зачем она им? Гурский один раз пошутил: «Оставишь на память будешь держать в аквариуме».

— А она в какой воде должна жить? Наверно, в специальной?

— В любой. Она приспосабливается ко всякой среде.

Кустик заегозил опять:

— Шурчик, знаешь что? Ты можешь подарить ее Женьке. У нее послезавтра день рождения. Будет «сердце в подарок»…

— Опять дразнилка, — слабо улыбнулся Шурка.

— Ничуть! Я по правде!

— Сперва надо найти, что спрятано, — рассудил Платон. — Пошли!

— Вы… со мной? — неловко сказал Шурка.

— А ты против? — удивился Ник.

— Нет… Но это, наверно, долго. Вас дома хватятся.

Кустик подпрыгнул.

— Не хватятся! Всем сказано, что мы ночуем у Платона на сеновале!

Платон спросил у Шурки деловито:

— Скажи, а ты уверен, что это где-то здесь? Что-то чувствуешь?

— Не знаю… Кажется, ничего. — Но тут опять кольнул ногу комариный укус иглы. — А может, и чувствую…

И Платон сказал снова:

— Пошли.

В запахах древней плесени и отсыревших кирпичей, цементной пыли и ржавых труб они долго двигались под землей. Под Буграми. Потому что путь сразу увел в сторону пустырей. Кустик сказал, что чувствует это.

Они шли тесными коридорами, проползали под нависшими балками и плитами, пересекали низкие бункеры и сводчатые помещения, похожие на подземелья рыцарских замков.

Оказалось, что у каждого есть фонарик, и света было достаточно. Лучи выхватывали торчащие из пола и стен горбатые трубопроводы с чугунными колесами намертво приржавевших вентилей. Лохматые щупальца корней. Замурованные двери и остатки перекошенных лестниц.

Несколько раз приходилось спускаться и подниматься внутри круглых бетонных колодцев, по тонким, гнущимся под ступнями скобам.

Каждый заработал уже немало синяков и ссадин, в волосах и за воротом полно было мусора.

И казалось, что здесь, в глубине, они уже целую ночь. Но никто ни полсловечком не намекнул: «А может, пора повернуть обратно?»

Да и обидно поворачивать, когда столько прошли.

«Столько прошли — ничего не нашли», — обидно срифмовалось в голове у Шурки. Может, ему передались мысли Кустика. Это ведь он любит стихотворничать…

Кустик дышал громче всех — часто, но не устало, а с азартом. Впрочем, и у остальных дыхание было шумное. Порой оно отзывалось в бункерах шелестящим эхом. Иногда чудилось даже — там, впереди, кто-то чужой! И тогда все прижимались друг к другу, гасили фонарики. Обмирали…

Но в этом обмирании все же больше было игры, чем настоящего страха. В глубине души каждый чувствовал: никого, кроме них, здесь, под Буграми, нет. И ничего им не грозит. Даже заблудиться нельзя, потому что путь один — без развилок и ответвлений. Только вот ужасно длинный. Ох как долго придется идти назад — на гудящих от усталости ногах, с нудной болью в царапинах, со щекочущей пылью в горле и вкусом плесени во рту.

Если с удачей, с находкой, тогда никакой путь не будет тяжел. А если все зря?..

А ведь скорее всего зря. Идут-то, по сути дела, неведомо куда. Так думал Шурка. И у других, конечно, появлялись такие мысли.

В тесном подвале, когда остановились передохнуть, Ник потер на щеке царапину и вздохнул:

— Как в сказке: «Поди туда, не знаю куда. Найди то, не знаю что»…

Остальные только дышали.

Шурка виновато сказал:

— Может, где-нибудь есть короткий путь наверх. Колодец какой-нибудь…

— Ну и что? — сумрачно откликнулся Платон.

— Ну и… выберемся на Бугры. И по домам…

— Ну уж фигушки-фиг! — храбро возмутился Кустик. Хотя устал больше всех.

— Но ведь вы… измотались уже…

— А ты? Не одинаково с нами измотался? — с прежней угрюмостью спросил Платон.

— Но я же…

«Я же знаю, ради чего мучаюсь. А вы…» Но сказать это Шурка не посмел. Хотя понимал: для Кустика, для Ника и даже для сердитого Платона нынешняя ночь — просто приключение. И в спрятанный прибор они верят не до конца. И Гурский с Кимычем — галактические корректоры — для них вроде персонажей из космических историй Кустика… Конечно, они видели сердце-рыбку, но и это вряд ли убедило их до конца. Рыбка — одно, а проблемы Великого Кристалла — другое…

— Я же совсем вас замучил.

— Мы сами мучаемся, добровольно, — тихо и строго возразил Ник.

— Из-за меня…

— Глупый, — вдруг сказал Платон. Не прежним тоном, а с ласковой ноткой. Почти как Женька. — Не из-за тебя, а из-за всех. Ради каждого… Думаешь, легко, если рвется нить?

— Какая нить?

— Ну, такая… Рядом с нами жил один мальчик, Оська Кучин. Такой же, как мы. Жил-жил, всегда были вместе. А потом родители взяли да собрались в дальние края. На берег Мертвого моря. И его с собой. Не спросили, хочет или нет… Он говорил: «Мне это Мертвое море нужно, как ежу воздушный шарик, мне наша Саженка в тыщу раз нужнее». Но детей разве спрашивают? Увезли… Знаешь, как пусто стало без него. Еще и сейчас не привыкли…

— Значит… я вместо него теперь, да?

Шурка сразу понял, что ляпнул глупость. Но Платон не рассердился. Тем же снисходительным Женькиным тоном разъяснил:

— Не бывает человека «вместо». Он — это он, а ты — это ты…

— И не вздумай драпать на свою Рею, — опять предупредил Кустик. — А эту самую штуку инопланетную мы все равно найдем. Я чую.