Лето любви и смерти

Пятнадцатиминутный бросок «жигуля» – и они на месте. Дверь отворяет тощий носатый парень лет двадцати пяти зашкаливающего роста – сожитель Лизы. В скромно обставленной комнате, она же мастерская художника, стоит мольберт с незаконченной работой и слабо пахнет краской. Всюду картины: на стенах, на полу.

Когда Королек вкратце сообщает парню о случившемся, тот удивленно округляет глаза:

– Кому могли понадобиться эти паршивые марки?

– И действительно, кому? Начнем с филателистов. Это ребята особые. У отца, например, есть «лениниана» и «сталиниана», но это вовсе не означает, что он – убежденный коммуняка. Да он всех вождей мирового пролетариата чохом отдаст за марку какого-нибудь острова Фиджи! Он Саврасова от Ван Гога не отличит, а набрал полный альбом шедевров мировой живописи – тот, что сперли. Филателиста волнуют редкие экземпляры. За них он готов душу свою бессмертную дьяволу продать. А ворюга позарился на вполне рядовую продукцию, хотя и красочную… Лизонька, нам бы кофеечку. Небось, каждый день кофейком балуетесь? – и Королек подмигивает парню.

Метнув на Королька мгновенный взгляд зеленоватых глаз, сестра молча удаляется на кухню.

– А теперь самая пора заводить мужской разговор, – заявляет Королек. – Альбом сам отдашь или помочь?

– Ты что, – таращится парень, – с дуба рухнул? Какой альбом?

– Не скажу, что обожаю человека, который оставил семью и подался за новыми ощущениями. Но он – мой отец. И к тому же он не слишком молод. Добром прошу: отдай, не греши.

– Ладно, тогда объясни, как я сумел альбом незаметно вынести? На мне вот – рубашка да джинсы. Послушай, если я умудрился спрятать под рубахой толстенный альбом, и при этом никто его не заметил, то мне только в цирке выступать… Конечно, обидеть художника всякий может, – зло насмешничает парень.

– Стырил альбом ты и никто другой. Филателисты взяли бы уникальные марки, а ты как художник – с картинками. Или не так?

– Ой, куда нас понесло. Да мне на эти сусальные поделки, на всяких там да винчи недовинченных да шишкиных с тремя мишками, которых только на конфетках изображать, – тьфу, начхать. Пускай ими старушки любуются да вздыхают: ах, как раньше рисовали! Гляди – разве это похоже на мишек?

Длинной худой рукой художник обводит покрытые мощными мазками полотна, на которых невозможно что-либо разобрать.

– Истинное искусство – это взлет души, безумие, экстаз. А вы молитесь на слюнявых лакировщиков, которых называете гениями. Представляю, как они вылизывали свои кастрированные картинки, высунув от усердия язык!..

– А ты и не уносил альбом, – усмехнувшись, говорит Королек. – Выбрал день, когда престарелые собиратели марок притащились к отцу обмениваться сокровищами. Естественно, при них портфели и пакеты с альбомами. То есть тара, в которой – при желании – можно запросто что-нибудь уволочь. И если пропадет отцовский альбом, ясное дело, заподозрят кого-то из этих кротких сумасшедших. Кого же еще? Ведь ты «пришел ни с чем». И, главное, «ушел без ничего».

А между тем, когда стариканы увлеклись своими игрушками и позабыли обо всем на свете, именно ты вытащил альбом и спрятал. Скорее всего, в той же комнате. Чтобы потом, когда страсти улягутся, преспокойненько утащить. Что, не так было?

– Воображение у тебя – позавидовать можно, – криво усмехается парень. – А доказательства где?.. – И осекается – в комнате появляется Лиза, неся на подносе дымящийся кофейник, сахарницу и три чашечки.

– Какой роскошный кофе, вах! – хвалит Королек сестру. – Я, конечно, не кофеман, но способен по достоинству оценить качественный продукт. Давай-ка вернемся в дом нашего с тобой родителя. Собираюсь провести небольшой следственный эксперимент. После чего сообщу, кто марки спер.

И в упор глядит на парня, читая в застывших глазах мольбу: не выдавай! Когда Лиза уходит на кухню, унося посуду, быстро спрашивает:

– Куда альбом заховал?

– За сервант, – жарким шепотом отвечает Лизин хахаль. – Мужик, тоже художник, хорошие башли за марки обещал. Ремесленник, маляр, а зашибает столько, сколько мне не снилось. Старый хрыч твой папашка. Сидит на своих альбомах, как собака на сене, а дочь почти нищая. Я ведь о Лизе думаю, мне самому ничего не надо…

Отец сгорбился у телевизора, уткнув в экран невидящий взгляд. «Теперь тебе действительно плохо, – с гадливой неприязнью и неожиданной жалостью думает Королек. – Не четырнадцать лет назад, когда оставил семью, а сейчас, при потере махоньких цветных бумажек».

– Поужинали? – спрашивает он жену отца.

– Какое там, – машет она рукой. – Разве сейчас до еды.

– Тогда идите на кухню, перекусите. А я побуду здесь. Покумекать надо.

Отца уводят. Оставшись один, Королек просовывает руку между стеной и сервантом, нашаривает и вытаскивает альбом. После чего отправляется на кухню, где застает троих, в сущности, чужих ему людей.

Поначалу он собирается подшутить над отцом: скроить кислую мину, а затем внезапно показать альбом и полюбоваться реакцией. Но передумывает.

– Пап, – он с удивлением чувствует, что дрожит горло. – Пожалуйста, не волнуйся, нашел я твою пропажу.