Лето ночи

Майк присел, опираясь на пятки. Отлично. Что теперь? Как ему узнать, кто этот человек и почему он преследует Мемо?

– Ты знаешь, почему он вернулся назад, Мемо? «Нет».

Но ты боишься его? – Едва задав этот вопрос, Майк понял, до чего он глуп.

«Да». Пауза. «Да». Пауза. «Да».

– Ты боялась его, когда… когда он был жив? «Да».

– Существует ли для меня способ выяснить, кто он такой? «Да. Да».

Майк встал и принялся мерить шагами небольшое пространство комнаты. По Первой авеню проехала машина. В окно лился густой аромат цветов и свежескошенной травы. Со внезапным чувством вины Майк понял, что все дни его болезни лужайку подстригал отец. Он снова присел на корточки перед Мемо. Мемо, можно мне порыться в твоих вещах? Ты не будешь возражать? – Майк понял, что на вопрос, заданный в такой форме, ответа он не получит. Мемо смотрела на него, ожидая.

– Ты мне даешь разрешение? – прошептал он. «Да».

Сундук Мемо стоял в углу, и всем детям когда-то строго-настрого запретили совать в него нос. Вещи, которые там лежали, были самыми дорогими для бабушки, и мама Майка хранила их так бережно, будто когда-нибудь ее мать сможет воспользоваться ими сама.

Майк рылся в сундуке до тех пор, пока не добрался до связки писем, большинство из которых были написаны дедушкой во время его разъездов по штату. Это здесь, Мемо?

«Нет».

Ниже лежала коробка с фотографиями, в основном выполненными еще в технике сепии. Майк поднял всю коробку, чтобы показать бабушке.

«Да».

Он стал быстро перебирать фотографии, прислушиваясь к тому, что делалось наверху. Теперь мама закончила убирать у девочек и вновь перешла в его комнату. Предполагалось, что сам он отдыхает, пока комната проветривается и мама меняет постельное белье.

В коробке было не меньше сотни фотографий: овальные портреты родственников и совсем незнакомых людей, юношеские фотографии дедушки, когда он был высоким, стройным и сильным, – дедушка перед своим «пирс-эрроу», дедушка, гордо позирующий перед табачной лавкой в Оук-Хилле, которой он владел недолго и весьма несчастливо, дедушка и Мемо на Всемирной выставке в Чикаго, семейные фотографии, снимки, сделанные на пикниках и во время праздников, в минуты досуга на веранде, снимок ребенка в белом платьице, мирно спящего на шелковой подушке. Майк с некоторым даже страхом понял, что это брат отца, умерший в младенчестве. Снимок был сделан после его смерти – что за ужасный обычай!

Майк стал действовать быстрее. Фотографии Мемо в более старшем возрасте, дедушка во время прогулки в парке накидывает подковы на гвозди, Майк, когда был ребенком, девочки, улыбающиеся в камеру, еще фотографии… еще… еще…

И тут Майк буквально задохнулся. Он выронил все фотографии, и в руке у него осталась только одна, заключенная в рамку, которую он неизвестно почему держал в вытянутой руке, будто боялся, что она была отравлена. Солдат гордо смотрел перед собой. Тот же самый мундир цвета хаки, те же штуки на ногах – как их там назвал Дуэйн? – та же широкополая шляпа, патронташ… Это был тот же самый солдат. Только здесь его лицо не казалось вылепленным из воска, а было вполне человеческим: маленькие глазки, прищурившись, смотрели в камеру, тонкогубая улыбка, остатки темных волос, топорщащиеся за ушами, вялый подбородок, сильно выступающий вперед нос. Майк перевернул фотографию. Великолепным бабушкиным почерком было написано: «Уильям Кемпбелл Филлипс. Ноябрь, 9, 1917».

Майк поднял фотографию. «Да».

Это оно? Это и вправду он? «Да».

– В сундуке есть еще что-нибудь, Мемо? Что-нибудь, что могло бы рассказать мне о нем?

Майк был почти уверен, что больше ничего нет. Он вообще хотел покончить с этим побыстрее, пока не пришла мама.

«Да».

Что же еще? Ничего, кроме твердого, в кожаном переплете блокнота. Он взял его в руки и открыл на первой попавшейся странице. Снова бабушкин почерк. Дата: «Январь 1919 года».

– Дневник! – выдохнул он. «Да. Да».

Мемо надолго закрыла глаза.

Майк захлопнул крышку сундука, сунул дневник и фотографию под мышку, быстро подошел к кровати и прижался щекой к губам бабушки. Сухое дыхание, едва заметное, срывалось из ее губ.

Он мягко погладил ее волосы, спрятал дневник и фото под рубашку и отправился на кушетку отдыхать.

Харлен выяснил, что словечко «потрошитель», возможно, означало, что вам придется прижать револьвер прямо к потрохам намеченной жертвы, чтобы ее прикончить. Эта маленькая штука ни черта не стреляла.

Он ушел далеко в сад, расположенный между их домом и домом Конгденов, подыскал дерево, которое вполне могло служить мишенью, отмерил от него двадцать шагов, поднял здоровую руку, стараясь держать ее прямо и твердо, и нажал курок.

Ничего не произошло. Вернее, боек поднялся и упал назад. Нет ли на этой проклятой штуке чего-нибудь вроде предохранителя?… Вроде нет, вообще никаких приспособлений, кроме того, которое поворачивает цилиндры. Спустить курок оказалось труднее, чем он ожидал. К тому же чертова повязка мешала ему удерживать равновесие.