Лето ночи

Майк прекрасно помнил отвращение, охватившее его при взгляде на чудище. Тело его было толще тела змеи, он больше походил на рептилию и казался совершенно доисторическим существом. Он подергивался и извивался, словно был порождением иного мира. Все его тело было покрыто пленкой слизи, будто бы его железы выделяли ее на поверхность.

Отец Майка завязал сетку и повесил ее за борт лодки, с тем чтобы угорь оставался в воде, пока они доберутся до моста, рядом с которым припарковали машину. Все время обратного пути Майк помнил о том, что рядом с их лодкой волочится то ужасное существо. Но когда они добрались до моста, угря уже не было. Каким-то образом он проскользнул через отверстие в сетке, которое было в пять раз меньше его. Все, что от него осталось, представляло собой слизистую пленку, как будто и кожа и тело его состояли только из слизи.

Точно как засохшая мокрота на подоконнике.

Майк хорошенько протер древесину бензином, чтобы убить даже невидимых микробов, если они здесь остались, как мог лучше склеил раму, заменив поломанные места свежевыструганны-ми, и установил ее на место, добавив еще две задвижки – одну на подоконнике, вторую – наверху.

На земле под окном валялся кусочек святого причастия. Майк вообразил, как в ночной тиши Солдат карабкается на стену, как его пальцы просачиваются сквозь отверстия сетки, как его рыло, удлиняясь, тянется в сторону Мемо, подобно миноге, учуявшей особо лакомую рыбу…

Остановили ли его гостия и святая вода? И был ли вообще это Солдат? Вполне возможно, что на его бабушку сегодня ночью охотились совсем другие существа…

Майк чуть не плакал. Его тщательно продуманная схема едва не закончилась катастрофой. Майк видел притаившийся в густой тени деревьев грузовик. Он чувствовал его запах. И это зловоние смерти могло сейчас распространяться от них, от его тела и от тел его друзей, стоило б им только отправиться домой на велосипедах, как он это планировал.

Теперь Майк знал, что они сражаются на войне, так же точно, как знал это когда-то его отец, в то время когда воевал на полях Второй мировой. Только здесь не было линии фронта и не могло быть перемирия. Врагу принадлежали ночи.

После обеда Майк отправился к костелу Святого Малахия, но никаких сведений об отце Кавано там не было. Дорожный патруль и полиция Оук-Хилла были проинформированы о его исчезновении, но, как сказала ему миссис Маккафферти, все были уверены, что священник обессилел от болезни и предпочел самостоятельно отправиться к себе домой в Чикаго. Мысль о молодом священнике, больном и беспомощном, стоящем где-то на автобусных остановках, исторгала из глаз почтенной экономки обильные слезы.

Майк уверил ее, что отец Кавано не уехал домой.

Затем он заехал к Харлену и пробыл у него ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы выпросить у Джима бутылку вина. Харлен сказал, что мать никогда ее не хватится, поскольку это был какой-то особый сорт вермута, который она называла «ослиной мочой». Майк сунул ее в сумку и направился в парк. Не то чтобы он считал, что сможет узнать у Минка что-либо важное, нет, но у него было какое-то чувство, что тот знает что-то еще. Плюс к тому же для него было важно еще раз поговорить с человеком, который был очевидцем некоторых из событий, заполнивших теперь жизнь Майка и его друзей.

Но Минка не было. Его бутылки, газеты и даже лохмотья старой шинели, той самой, которую он не снимал ни зимой, ни летом, были разбросаны по всему грязному подвалу, будто бы здесь пронесся небольшой, но разрушительный ураган местного значения. В земле виднелось пять совершенно круглых отверстий – края каждого из них были словно обведены красным – величиной примерно по восемнадцать дюймов в поперечнике, они испещряли грязный пол так, будто здесь кто-то пролил нефть.

Ты просто воображаешь самое худшее, сказал себе Майк. Возможно, Минк просто подыскал себе работенку и теперь пропивает с приятелями заработанные денежки.

Но в душе Майк был уверен, что все обстоит не так. Воображение рисовало ему страшные картины – возможно, это происходило сегодня ночью: Минк просыпается от своего пьяного сна и чувствует, как коробится и встает вокруг него земля, как вонь распада и разложения обволакивает так хорошо знакомое ему за последние семь десятилетий пространство. Майк вообразил, как старик отпрянул, когда что-то большое и белое вырвалось из земли, так же как отпрянул он сам, когда вырвался из воды тот ужасный угорь. Щелкали длинные челюсти, по всем углам шарили слепые глаза.

Последнее из отверстий находилось не более чем в трех футах от входа. Майк видел его хрящевидные кроваво-красные стенки. Все вокруг было пропитано запахом Минка, но сейчас гораздо сильнее ощущалась вонь мертвецкой.

Майк зашвырнул бутылку в глубину подвала, она упала рядом с лохмотьями шинели – своеобразный надгробный памятник в миниатюре, – и уехал. Он мчался на велосипеде почти по самой середине мостовой, встречный водитель возмущенно просигналил ему, на полной скорости миновал кусты возле дома доктора Вискеса и помчался по Второй авеню, в сторону Старой школы, к дому.