Лето придёт во сне. Запад

Интересно, а Ирэн он тоже планировал позлить или просто не думал о том, что своим псевдо-благородным поступком спускает в унитаз все труды по созданию её «самого креативного проекта» и все вложенные в это средства? Теперь понятно, почему она была так зла, когда явилась сообщать мне о закрытии аукциона и о том, чьим приобретением я оказалась. Она, в отличие от меня, знала, что всё это было ложью и игрой…

Кожа моих ладоней до сих пор помнила холодный и удивительно лёгкий металл арбалета, и я невольно задалась вопросом: но тогда зачем? Зачем Ральф до сих пор помнил обо мне, зачем звал к телефону, зачем извинялся и обещал помочь? Зачем, в конце концов, позаботился, чтобы у меня, если уж я решу остаться и продолжить свою борьбу здесь, было оружие? И не просто оружие, а Пчёлка, мой талисман?

Дэн шевельнулся во сне, прижался щекой к моей макушке, и я пообещала то ли ему, то ли себе, что отныне с мыслями о Доннеле покончено. Кем бы тот ни был на самом деле, какие бы цели не преследовал – эта часть моей жизни осталась в прошлом.

И, успокоенная таким решением, словно только его и ждала, я сразу крепко уснула. А проснулась уже днём, в Улан-Удэ, пропустив величественный вид Байкала, который несколько часов тянулся по левую сторону железнодорожных путей.

В этом небольшом и совсем уже далёком от Москвы городе, судя по первому впечатлению, дела обстояли ещё хуже, чем в Красноярске или Иркутске. Вокзала как такового не было вовсе. Был каменный остов когда-то выгоревшего двухэтажного здания, окружённый постройками поменьше, уцелевшими, но нежилыми, с заколоченными окнами. Чего-то, похожего на кассу продажи билетов или место обитания вокзальной администрации, не наблюдалось. По пустому перрону ветер гонял обрывки старых газет и прошлогодние листья.

Мы вышли из поезда впятером, потерянно встали, глядя на эту разруху, не смея отойти от дверей головного вагона.

– Да вы не бойтесь, – усмехнулся в усы начальник поезда, только что проверивший билеты нескольких севших здесь пассажиров в военной форме. – Тут днём не опасно.

– А ночью? – хмуро спросил Белёсый, который становился тем мрачнее, чем дальше мы двигались на Восток и, наверное, уже не радовался, что вообще ввязался в эту авантюру.

– А ночью знать не могу! – хохотнул начальник поезда. – Ночью мы здесь никогда не останавливаемся.

– Но ведь другие поезда останавливаются? – зачем-то спросила Яринка, и мужчина посмотрел на неё излишне пристально.

– Другие поезда здесь не ходят, красавица, – медленно ответил он. – Кого им возить? Или не знаешь, куда едешь?

– Да дура она малолетняя, – махнул рукой Белёсый, игнорируя злой взгляд Яна. – Куда везут, туда и едет: им, бабам, ни до чего дела нет.

Но начальник поезда на нас уже не глядел. Он оживился, даже приподнялся на цыпочках, высматривая что-то в конце перрона, радостно забормотал:

– Вот она, родимая, вот она, кормилица…

Из-за угла бывшего вокзала к нам шла древняя старуха, с удивительной для своего возраста и сложения резвостью толкавшая перед собой детскую коляску. В коляске не оказалось никакого младенца – зато была куча горячих, завёрнутых в промасленную бумагу пирожков, которые она и принялась продавать начальнику поезда, приглашающе поглядывая на нас. Но пирожков мы так и не отведали: деньги, полученные от Дульсинеи Тарасовны, остались у Белёсого, а он никого угощать не собирался. Пришлось, проглотив слюну, уйти в сторону от дразнящего запаха. Зато появление старушки странным образом успокоило меня, смягчило удручающее впечатление от Улан-Удэ. Ведь если в городе есть такие старушки с пирожками, то наверняка для него ещё не всё потеряно и жизнь здесь продолжается, несмотря ни на что.

Чтобы размять ноги, мы неторопливо прошлись вдоль состава туда-обратно. Мы – это я, Дэн, Яринка и Ян. Белёсый, хоть и брёл метрах в пяти позади, делал это демонстративно отстранённо. Он единственный воспринял уход Бранко как предательство. Говорил, что это наверняка какая-то подстава, что серб задумал её с самого начала, чуть ли не со дня, когда примчался за мной в унылую больницу Новоруссийска. Слушать его бред было и смешно, и досадно: он не выдерживал никакой критики. Ну с какой стати иностранцу Бранко, по злополучному стечению обстоятельств застрявшему на Руси и желавшему только одного – поскорее вырваться отсюда, задумывать что-то против людей, чьи интересы нигде и ни в чём не пересекаются с его интересами?