Лето у моря

— Что?! — он обернулся и с нескрываемым ужасом посмотрел на нее. И тут кузина стала смеяться, она хохотала громко, истерично, он даже испугался, как бы отец и Бланш не выбежали из дома. На негнущихся ногах бросился к ней, схватил ее за плечи и затряс так сильно, что ее волосы разметались:

— Повтори, что ты сказала?!

— Ничего, братец, — смеялась она, а слезы градом катились по ее лицу. — Я пошутила, никакого ребенка у нас не будет, и слава Богу! Видел бы ты свое лицо! Как же ты жалок, любимый! Какой же ты трус! Какой же ты…

— Ненормальная! — кричал он, продолжая трясти ее. — Зачем я вообще связался с тобой?! Кто же так шутит?!

— Ты пошутил, что любишь меня, я пошутила, что жду ребенка — мы квиты. Не волнуйся, братец, если бы я и была беременна, от твоего ребенка избавилась бы, это точно! Кто захочет рожать от такого подонка?

Тут он и ударил ее. Замахнулся и ударил. По лицу. Попал по губам. Сильно. Не рассчитал.

Он плохо соображал в тот момент, если этим можно, конечно, оправдать его. Юристы, кажется, называют такое состояние аффектом?.. Словно в замедленной киносъемке, видел он, как от его удара она упала. Тут же встала, сама. Хотя он, вроде бы, попытался помочь ей подняться? или просто хотел попытаться?.. Встала, подошла к нему. Молча. Вместо лица — застывшая маска. Он видел это все как будто со стороны. Медленно, своим привычным жестом ласково коснулась она его щеки — пальцы у нее были ледяные — улыбнулась разбитыми губами и, пошатываясь, пошла к воротам. Он побрел за ней. У ворот она сбросила туфли и вдруг побежала. Проскользнула в калитку, открыла дверцу своей машины. Взревел двигатель, гравий фонтаном вылетел из-под колес. И всё.

Всё.

Она уехала.

Глава семнадцатая

Он не бросился за ней, не перегородил ей путь, не лег под колеса ее машины, в конце концов. Он не сделал ничего, чтобы помешать ей уехать тогда. Когда кузина скрылась за поворотом, он по-прежнему молча стоял у ворот. Что испытывал он в тот миг? Сейчас ему особенно гадко вспоминать это, потому что тогда в нем смешались самые разные чувства: раскаяние, стыд и, что самое отвратительное, — чувство облегчения, что, наконец, все закончилось, пусть так, пусть жестоко, пусть мерзко, пусть он трус, подлец, но она уже едет домой, и их безумный роман завершился.

Медленно он шел по саду к террасе, на пороге которой стояли отец и Бланш.

— Что случилось? — спросил отец. Вид у него был встревоженный. — Мы слышали крики, шум машины…

— Где она? — глядя прямо ему в глаза, спросила Бланш. Он не смог выдержать этот взгляд, отвернулся:

— Она уехала.

— Одна? В такой час? — отец был в замешательстве. — Что ты сделал? Почему позволил ей вот так уехать? А как же ужин?

— Оставьте меня! — внезапно он сорвался на крик. — Вы ничего не поймете! Может, я и сделал ошибку, но всё так сложно!

Отец подошел к нему вплотную и взял рукой за подбородок:

— Посмотри на меня, сын! Это не контрольная, это жизнь, сделал ошибку — живи с нею. Но что бы между вами не произошло, ты должен был оставаться мужчиной и поступить по-мужски. Только мужчина несет всю ответственность за поступки, причем не только за свои, надеюсь, ты меня понимаешь…

Он глянул на него и вдруг четко осознал: отец знает, знает все. Но как? Все-таки Бланш…

— Я рассказала ему, — будто прочитав его мысли, сказала Бланш, — хотела подготовить. Была уверена, что он поймет, и вскоре вы объявите о помолвке.

— А я и понял! — вскричал отец. — Что, не ожидал?! Правда, понял! И даже обрадовался, старый я дурень! Поэтому я и спрашиваю, что ты сделал? Почему она уехала? Отвечай немедленно!

Он молчал. Просто не мог вымолвить ни слова. Такой реакции отца он точно не предвидел. Где-то ошибся в расчетах. Ошибся. Так страшно ошибся…

— Я звоню в Неаполь, — не дождавшись ответа, отец зашагал к дому.

— Родольфо, мы даже не уверены, поехала ли она домой, — сказала Бланш, едва поспевая за ним.

— Знаю. Но я должен предупредить моего брата и ее отца о том, что она возвращается, и попросить, чтобы она немедленно с нами связалась.

Отец и Бланш скрылись из виду. Он спустился в бухту и сел на песок. Так он просидел, не двигаясь, наверное, несколько часов. Никто к нему не подошел, никто больше ни о чем не спрашивал. День догорал: солнце опускалось за море, в небе зажигались первые вечерние звезды.