Лето в пионерском галстуке

Володя молчал, а Юрка, как заворожённый, смотрел на реку. Думая о том, как тяжело, почти невозможно было после позорного вылета из школы заставить музыку замолчать, а потом научиться жить в тишине. Он до сих пор не поборол рефлексы и бил себя по рукам, до боли стискивал пальцы, лишь бы отучить их барабанить любимые произведения и произведения собственного сочинения по любой поверхности. Вот и сейчас он невольно колотил пальцами о вёсла, не узнавая, да и не стараясь узнать мелодию.

— Но почему это выявили только в восьмом классе? — осторожно поинтересовался Володя. — Неужели раньше?..

— Да потому что я и мой талант тут вообще ни при чём! — фыркнул Юрка.

Володя раскрыл рот:

— В смысле?

— В прямом! Учился у нас сынок главы горисполкома. Посредственность полная, и школу прогуливал, но в консерваторию поступить хотел. Вот его и продвинули на моё место. — Юрка схватил вёсла и издевательски ухмыльнулся: — Как тебе такой расклад: Конев живёт музыкой, но учиться он недостоин — «среднячок» же, а Вишневский школу прогуливает, но ему можно, он ведь — талант? Причём никаким талантом он не был! Каково, а?

— Да уж… — протянул Володя, явно не зная, что на это ответить, стушевался и отвёл взгляд.

Юрка старательно, но безуспешно душил в себе злость, которая вырывалась наружу, проступая красными пятнами на щеках, звуча желчью в его голосе, сверкая лихорадочным блеском в глазах. Призывать к благоразумию настолько раздражённого Юрку — даже его гребки были такими резкими, что лодку мотало, — бесполезно, наверное, поэтому Володя и молчал. А у Юрки слова нашлись, он начал сдавленно:

— А каково было мне, когда на следующее лето я попал в «Ласточку» с этим номенклатурным уродом в одну смену, в один отряд? А этот ублюдок, говнюк!..

— Эй, потише с выражениями, — осадил Володя, но охваченный гневом и обидой Юрка не обратил на него никакого внимания. Налёг на вёсла и принялся грести с остервенением, обливаясь потом, но совершенно забыв о жаре.

— Это всё из-за него, из-за него меня турнули! Это он мне жизнь сломал! И ведь моего унижения в школе ему оказалось мало! Он решил ещё и здесь подговнить — при всём лагере назвал меня жидёнком! Тут уж я не выдержал, вмазал по роже, тоже при всех. Хорошо вмазал, нос расквасил, кровь хлестала… Я никогда так сильно не бил, — Юрка горько усмехнулся, — руки берёг. Мне ведь бабушка с самого детства твердила: «Юра, береги руки. Юра, береги руки». А что их беречь? Для чего беречь?

— Погоди, а почему «жидёнок»? Ты разве еврей? — спросил Володя, пытаясь увести его от болезненной темы.

— По матери, — не глядя, кивнул Юрка.

— Но как Вишневский об этом узнал? По тебе этого вообще не видно, русский как русский: имя, фамилия, лицо, волосы — ничего еврейского.

— Не знаю, наверное в душе увидел…

— Как это? — не понял Володя.

Юрка хмыкнул и легкомысленно пожал плечами:

— Семейная традиция.

И тут Володя сообразил. Вздёрнул бровь и протянул, бессовестно разглядывая Юрку с ног до головы:

— О-о-о… Вон оно что… Интересно…

У Юрки едва не вырвалось: «Показать?» Но под непомерно любопытным, въедливым взглядом он растерялся: «Что он там себе воображает?!» И из дерзкого стал застенчивым. Судорожно улыбнулся, покраснел, опять стало жарко.

А Володя смотрел ему в лицо полными какого-то священного трепета глазами — видимо, дошло, видимо, примерил на себя его шкуру. И, скривившись, оторопело прошептал со свистом:

— Ёлки-палки, какой ужас!

Это и рассердило, и возмутило, и оскорбило Юрку так, что он принялся отчитывать себя за излишнюю откровенность в столь щепетильных вопросах. Ведь из-за Юркиного длинного языка Володя невольно влез в его интимное и, судя по заинтригованному виду, убираться оттуда не спешил. «Значит, про журналы говорить Володя запрещает, а про мои интимные места думать — это пожалуйста?!» — мысленно негодовал Юрка. Своей реакцией Володя всё-таки сильно его задел. А тут ещё и внутренний голос вкрадчиво напомнил про казус на вчерашней зарядке и полный мурашек сон и вдобавок к жаре внешней обдал жаром внутренним, да так, что лёгкие скрутило.

— Я этого не хотел! — вслух раскаялся Юрка и, глядя в ошарашенные глаза Володи, опомнился и залепетал по теме разговора: — Во-первых, меня никто не спрашивал. Во-вторых, я был маленьким и ничего не помню. И в-третьих… это… не воображай тут! Это вообще никого не касается! И никакой это не ужас!

— Нет-нет, что ты. Я ничего такого! — Володя замотал головой, краснея до корней волос. — И вообще, в этом на самом деле нет ничего особенного, это старая традиция, ей несколько тысяч лет, это нормально… в принципе… А ты религиозный?

— Дурак, что ли?

— Тогда тем более…