Льется с кленов листьев медь

Иуда. Я не в том смысле сказал.

Человек. Э, брат, тут смысл в обе стороны.

Жорж. Нет, друзья, нет, тут не две стороны – их больше. Тут на хорошо-плохо не делится. (Взволновано). Я порою не понимаю, вот что же такое – жизнь моя. И каждый раз теряю от этого представление – а кто я сам. И мысли витают никак до конца не ясные.

Ваня. Поделитесь, Жорж. А мы, так сказать, коллективно…

Человек. Посодействуем. Однако в чем тут неясность?.. Да, случилось несчастье, однако ж не вы, а он вас провоцировал на дуэль. (Делает знак, что хочет продолжить). А потом вы во Франции жизнь с нуля начинали и шли вверх как мало кому в истории удавалось, титул пожизненного сенатора получили…

Ваня. Не слабо!

Человек. Да, Вань, перед тобою крупный европейский политик – даже переговоры тайные вел между четырьмя европейскими императорами. И один из лучших ораторов Франции… хотя не «один из», а самый лучший. Эх, самого Виктора Гюго по полной программе отделал, да-а, отпорол за милую душу. Тот с горя стихотворение написал «Сойдя с трибуны» – это после полемики с Жоржем. А выросло всё (показывает на Жоржа) из младшего лейтенанта, выброшенного с молодой женой из России, разжалованного, без званий-чинов… И Геккерен ведь не очень богат был, чтоб хорошо помогать?

Жорж.

Не очень. (И после паузы). Как оказался я ни с чем, и Катя моя уже была беременна, постановил себе в непременное – хоть чуть каждый день быть сильней дня вчерашнего.

Ваня. (С горечью). У меня не выходит.

Жорж. А что с жизнью моей окончательно вышло, этого вот, понять не могу! Будто утыкаюсь каждый раз в стену, и ни одолеть, ни обойти.

Раздается:

Сколько счастья, сколько муки

Ты, любовь, несёшь с собой,

Час свиданья, ча-ас разлуки-и…

Иуда (сделав быстро два шага к дверям): Цыган, будь любезен, повремени!

Музыка дает аккорд и замолкает.

Жорж. Гюго – гордость Франции, первейший в ее литературе. Пушкин – то же самое для России. Я ведь понял, понял тогда, что пуля выше бедра пошла, что свершилось непоправимое! И пустоту внутри ощутил, словно нету меня, осталась одна телесная оболочка – он приподнялся, целится – вот ладно, думаю, сейчас ничего не станет. Вдруг глас мне повелевающий – стать боком, прикрыться… И вот с того момента сам начал отдавать себе по жизни приказы.

Ваня. И выполняли их, Жорж, побеждали!

Человек. А победителей не судят.

Жорж. Суда людей не страшусь – что могут, если не выходил я за пределы их правил. А вот кого победил?.. Двух гениев двух великих империй? И зачем не допустили мне погибнуть тогда в России?

Иуда. Ну… затем, например, что у вас уже была молодая жена, любившая вас.

Человек. И любившая, Жорж, больше собственной жизни.

Жорж. Увы, князь, вы правильно подчеркнули.

Иуда.

Отчего же «увы»?

Жорж. Оттого что моя к ней любовь была самой обыкновенной.

Ваня. Разве любовь может быть «обыкновенной»?

Жорж. В том смысле, Ваня, что разница между ее и моей несравнимо была велика. Знала она про ту мою первую любовь – безумную – к ее сестре, сгоревшую, едва не вместе со мной, понимала, что отдаю ей только скудные уже угольки.

Иуда. Так отдали, Жорж, что могли – всё и отдали!

Ваня. Когда до последнего – тут «мало» не бывает.

Жорж. Нет-нет, друзья, не хвалите – всегда от этого неловко. И последнее, которым делится человек, у каждого неодинаковое. Три девочки, и ждали четвертого ребенка. Катя знала, я хочу очень мальчика – наследника фамилии. Захотела его для меня больше чем сам я, обратила в такую цель, за которой стала теряться сама ее жизнь. (Пауза). Там монастырь у нас за городом, по поверию – если женщина пройдет туда босиком и помолится, Бог ей поможет родить ребенка, или того пола ребенка, которого пожелает. Босиком, ноябрь, дожди холодные… Подорвала себя, и хотя родить мальчика сил хватило, для жизни дальнейшей уж не осталось у ней ничего.

Ваня. Почему вы позволили, Жорж?

Иуда.

Не догадывались, что она о придании знает?

Жорж. О нем все знали. Не спросясь сделала. Чувствовал я это ее намерение, но бессилие приходило, оттого…

Человек. Что не знали, имеете ли право ей помешать?

Жорж. Спасибо, князь, что почувствовали от тепла дружеского. А запрещать ей без надобности было, и не помню, чтобы так делал, – достаточно попросить. Только как лишить ее действовать против желанья души…

Иуда приподнимает руку, желая сказать… однако раздумывает.

Жорж. И глаза – смотрели на меня уже не отсюда, не из этого мира.

Ваня. «Не из этого» в каком смысле?

Жорж. (Жмет плечами, дергает головой). Словами не передать – видеть надо. Видел с болью-тоской, потому что прощание в глазах, и вместе радость – от исполненного, которое знала уже наперед.

Ваня. (С сомнением). Что будет точно мальчик?

Иуда. Что сделала для этого всё до конца.