Льется с кленов листьев медь

Пушкин. До чего свободна цыганская песня. А у нас всегда принуждение, всё выходит решенье какой-то задачи. Разве иной только раз проскользнет само из души, оттого что корсет на ней где-то ослаб.

Ваня. У вас-то, Александр Сергеевич, оно и проскальзывало часто.

Иуда. Чаще, чем у других.

Пушкин. (Не обращая внимания). И одинокого сколько в цыганских песнях. Я всегда с удивленьем цыган наблюдал – табор, все вместе, а свобода у каждого своя, и попробуй ее отыми – убьет. Не тебя, так себя.

Человек. Не так там всё идеально, Сергеич, но ощутил ты верное: свобода и одиночество как две стороны монеты, и потому, что свободу нельзя ни с кем разделить, пить сей напиток можно лишь каждому одному. И вкус его переменчив от раза – от сладости упоительной, а вот в нестерпимую горечь – что хочет вдруг человек сам свободно свою жизнь оборвать.

Пушкин. Метко, князь… и страшно. Вот чувствуешь-чувствуешь, да несколько точных слов – и окончательно смысл является. (Задумывается). Я, помню, в юности замирал вдруг при многолюдности, при теплоте окружающей – что не моё оно, мне не надобное, что я скиталец между миров, а отчего-то задержан в этом случайном, маленьком и вовсе мне непонятном. Страшно становилось: как в топь зашел, и дальше ступлю – меня глубже потянет, а там, недолго, – и вовсе уж засосет.

Человек. Поэтому написал: «Поэт, живи один»?

Пушкин. (Горько – вниз головой). Другим легко советы давать, а самому не получилось.

Человек. А у тебя, Иуда, получилось, да? Один, в стороне от всего человечества… и как оно?

Иуда. (Мотает головой). Неправда.

Человек. В чем?

Иуда. Что отдельно от человечества – неправда. Скорбь и вина единят всех людей, одни это в малости чувствуют, другие – больше… А чувствуют одно совершенно самое.

Человек. А-а, и последний в этом чувстве скорби-вины – он же и первый. Вы такую диалектику с Ним разработали для объединения человечества, да?.. Только оно, вишь, не хочет на этом объединяться, нос воротит.

Ваня. Князь, не стоит о грустном. Может, чайку?

Человек. … а и приму – зелененького на этот раз! Нет, о грустном, Ваня, я еще не начинал. Если б к примеру, вот в то время, когда ты, Сергеич, на Черной речке, и перед этим (крутит в воздухе пальцами), в это самое время в Латинской Америке, междоусобие шло – са-амый разгар.

Пушкин. Интересно очень, князь.

Ваня.

Да, очень интересно.

Человек. Нет, дорогие, если я про интересное это начну рассказывать в деталях, вы на коленях молить станете, чтоб я прекратил.

Пушкин. Отчего так?

Человек. От того, например, что в очередной местной войне Парагвая с Аргентиной и Перу, за два года в Парагвае в живых остался лишь каждый пятый.

Ваня. То есть… не среди военных?

Человек. Вообще, Ваня, вообще. И что даже с самыми маленькими девочками делали, вы догадались?

Пушкин. Бр-р, да как же это Бог допустил!

Человек. (Указывая на Иуду). Ты у него спроси – он непосредственно общался. А так как Бог триедин – какая разница с кем именно.

(Пауза).

Ваня. (Глядя через плечо в окно). Ой, что за явление?

Человек тоже заглядывает в окно. Ваня быстро снимает телефонную трубку.

Ваня. (В трубку). Почему на территорию пропустили?

Человек. Ба-а, цыганки!

Ваня (Улыбается) … понял-понял. (Смотрит на Пушкина). Вы что, Александр Сергеевич?

Пушкин. Желанье есть пойти посмотреть.

Ваня. Пойдите, тут по садику вообще можно гулять. Только свитерок накиньте, прохладно сегодня.

Пушкин поспешно идет в палату. К Иуде: Не угодно ли за компанию?

Тот согласно кивает.

Оба скрываются за дверью палаты.

Ваня. (Негромко Человеку). Доктор пригласил – как бы из табора пришли навестить своего любимца.

Человек. А ну-ну, неплохо задумано… оригинально весьма.

Человек подходит к окну, открывает, слышны взахлеб голоса:

Ай, милый-дорогой наш! Солнце, как здоров-жив, алмазный?!.. Дай, господин, поцелую тебя!..

Мужской голос им отвечает, возгласы продолжаются.

Человек (в окно). Здравствуйте, ромалы!

Ему отвечают.

Пушкин с Иудой быстро выходят и скрываются в коридоре.