Летучий корабль

Во мне бьются досада, боль и злость, не находя ни малейшего выхода. Мне оставаться с ним здесь еще эти проклятые десять дней, мне не вырваться, не сбежать, смотреть в его лживые глаза. И, когда я дохожу до большого камня, сплошь покрытого под водой какими-то небольшими коричневыми наростами, столь отчетливо различимыми в прозрачной воде, я, не задумываясь, просто бью по ним ногой, со всей силы, чтобы хоть как-то выместить то, что кипит у меня внутри, чтобы раздавить их, чтобы… Черт, чтобы в очередной раз узнать, какой я идиот, потому что, когда от неожиданной боли, впившейся тысячью жал мне в ступню, я оседаю в воду, я все же замечаю, что каждый их этих наростов сплошь покрыт крупными иголками, которые теперь в изобилии украшают мою ногу мириадами черных точек — они успели уйти глубоко под кожу. Я осторожно дотрагиваюсь пальцами до одного из коричневых шариков на камне, уцелевших после моего нападения — довольно длинные, жесткие иглы… Что мне их теперь, выковыривать по одной? От этой неожиданной боли меня мгновенно охватывает озноб — я сижу на мелководье, уставившись на пораненную ногу, и чуть не плачу, скорее, просто от обиды. Поттер, Вы идиот! Так он говорил мне еще в школе. А Гриффиндор — это диагноз. Впрочем, как и Слизерин… А я просто глупый мальчишка, и сидеть мне тут на мокрой гальке до скончания времен. И что теперь толку думать о том, как он мог? Он мог, он вообще может все, что ему угодно. А мне вот теперь не под силу доковылять до него, да я и не представляю себе, как могу теперь просить его о помощи…

Я вздрагиваю, когда позади меня, всего в нескольких шагах, раздается шорох — это не может быть никто, кроме лорда Довилля. И я вжимаю голову в плечи, потому что вообще не могу представить себе сейчас, как мне с ним разговаривать. Он садится на корточки позади меня.

- Гарри, — говорит он неожиданно, потому что сейчас-то я вовсе и не жду от него такого обращения, — ты что придумал? Ты что, действительно решил, что я специально?

И тут его взгляд падает на мою ступню, которую я сжимаю обеими руками, пытаясь унять пульсирующую боль, посылающую холод по всему телу.

- Мерлин! Ну-ка, покажи, что у тебя там!

Я молчу и упрямо не убираю руки, из какого-то ослиного упрямства не желая демонстрировать ему иглы, торчащие из моей ноги — добытые в бою трофеи…

- Убери руки, — говорит он, направляя на меня палочку и произнося исцеляющее заклятие, от которого черные болезненные крапины немедленно исчезают. И тут же прекращается и озноб, которому, похоже, впившиеся иголки и были причиной.

- Это же морские ежи. Как ты ухитрился на них наступить?

Я продолжаю молчать, а он садится прямо в воду рядом со мной, кладя руку мне на плечо. Но я не хочу, чтобы он сейчас касался меня, поэтому немедленно пытаюсь сбросить его руку и отодвинуться. Только вот пират не позволяет мне это сделать.

- Может быть, ты меня хотя бы выслушаешь, а истерику продолжишь уже потом?

Ну да, давайте, господин капитан, поставьте меня, дурака, на место. А то я уже начал забывать, где оно находится…

- Гарри, ты что, подумал, что я специально оставил палочку на катере?

- Да, я даже не сомневаюсь, — все же отвечаю я.

- А если это не так? Ты не задумывался, где эта чертова палочка, когда мы с тобой спим? Думаешь, я храню ее под подушкой?

- Вполне вероятно, я не проверял.

- Представь себе, сегодня ночью она мирно валялась на столике в гостиной, где я ее вчера и оставил. А вчера утром я нашел ее под кроватью, причем не сразу. Когда мы сегодня сошли с тобой на берег, куда я ее должен был положить? Засунуть в плавки? Или еще куда-нибудь?

Я крепко сжимаю губы, чтобы не начать улыбаться, представляя, куда он еще мог ее засунуть… А ведь верно, вчера утром, когда я валялся после того, как он намазал меня заживляющей мазью, он же… точно, шарил по углам комнаты и под кроватью, будто искал что-то… Я что, сам придумал всю эту глупость?

- Гарри, очень многие вещи я делаю без палочки, — он продолжает терпеливо объяснять мне, какой я осел, по-прежнему удерживая меня за плечи, — как я, по-твоему, зажег факел в пещере? Когда ты бросился на катер за корзиной, я же пытался сказать тебе, что не надо, я бы мог использовать «Акцио», но ты уже был по пояс в воде.

И когда я, наконец, решаюсь повернуть голову в его сторону, хотя у меня от стыда нестерпимо горят щеки, я вижу, как он улыбается.

- Какой же ты еще мальчишка, — вздыхает он, привлекая меня к себе, — мне и в голову не приходило, что ты додумаешься до чего-то подобного.

- Ты, правда, не специально? — глупо спрашиваю я.

- Разумеется, нет. Мне и в голову не приходило испытывать твое гриффиндорское благородство. Оно как раз в подтверждениях не нуждается.

Мне так стыдно, я пытаюсь бормотать какие-то глупые извинения, но он даже не собирается ничего слушать, просто целует меня, не позволяя говорить. А потом мы возвращаемся, устраиваемся на том самом пледе возле корзины, и я, хотя и не очень хочу есть после только что устроенной мной истерики, тянусь к бутербродам и фруктам, приготовленным для нас Твинки.