Летучий корабль

И я, еще даже не успев прийти в себя после его первой атаки, вдруг слышу в ушах его голос, уверен, что слышу только я, потому что, я же вижу, он не произнес сейчас ни слова. «Вы знаете меня столько лет, Поттер. Неужели я похож на человека, готового семнадцать лет исходить соплями по вашей покойной матушке?» И я, как и тогда, три года назад, на секунду теряю голову от этих жестоких слов, что бьют наотмашь. И этих секунд ему оказывается достаточно — я перестаю видеть его лицо перед собой, а вместо этого оказываюсь теперь уже вместе с ним в потоке собственных воспоминаний. Вот я на процессе в Визенгамоте, не могу сказать ни слова, только слушаю, как лжет моя бывшая жена, протягивая судьям черную шкатулку, вижу во всех подробностях, как чужие руки скользят по неровностям дерева, обводят фигурки обезьянок. Вот смотрю на ступени лестницы, по которой меня ведут в мою камеру в Азкабане. Сэр Энтони говорит мне: «Дай мне руку, Поттер!», и я вновь, как и тогда, захожусь в немом крике от боли. «Не стоит, Гарри», — произносит Джинни, делая шаг назад. Мне восемнадцать, она впервые решилась остаться со мной на Гриммо. На всю ночь, сказав матери, что будет у Луны Лавгуд. Мои влажные от волнения пальцы запутываются в застежках ее кофточки, она смеется, моя ладонь на ее груди, я не знаю, позволено ли мне больше… Стоп, почему именно эти воспоминания? Зачем? Я пытаюсь ухватиться за какую-то нить, что вьется совсем рядом, но в то же время ускользает от меня. Сэр Энтони, квадрат, он учил меня… Квадрат. И я, не в силах вытолкнуть Довилля из своих воспоминаний, представляю мысленный контур, куда и помещаю все яркие картинки, которые он столь безжалостно поднимает из самых потаенных глубин моей памяти, представляю их, как смену образов на экране, заставляю стать черно-белыми и постепенно померкнуть. И теперь вновь вижу его лицо напротив — глаза чуть прищурены, напряженный взгляд:

- Браво, Поттер! Хоть Вы и показали мне немало, не могу не признать, что хоть кто-то смог научить Вас приемлемому способу защиты.

- Как ни жаль признавать это, капитан Довилль, но, видимо, есть люди, способные справиться с этим лучше Вас, — говорю я, не желая больше казаться вежливым. — Я даже не представлял себе, какого рода воспоминания смогут заинтересовать Вас.

Я понимаю, что он не спустит мне это с рук. Но я не могу отказать себе в столь незначительном удовольствии. Да, мне тоже нравится оскорблять человека, позволившего себе только что разворошить мои самые личные и интимные воспоминания. Зачем? Чтобы просто в очередной раз унизить? Чтобы вся моя жизнь показалась мне грязной и ничтожной? Чтобы отомстить мне за то, что я практически открыто назвал его грабителем и убийцей?

- Ты пробовал учить Поттера оклюменции, Северус? — Малфой несколько удивлен.

- Да, и весьма мало в этом преуспел, — спокойно отвечает Довилль. — У меня, в отличие от тебя, Люциус, был не один, а два работодателя. И им обоим было весьма непросто отказать.

А потом он вновь поворачивается ко мне, и я понимаю, что на этот раз я погиб, потому что на меня обрушивается заклинание такой силы, что я даже не могу думать о защите — он просто перебирает мои воспоминания, как листы пергамента, на этот раз выбирая только нужное — все наше расследование, все, что мы выяснили, выспросили, занесли в свои тайные списки… А потом опять Джинни, наши разговоры с сэром Энтони, отчаяние, которое захлестнуло меня, когда я еще был в тюрьме Аврората. Я сижу на полу моей камеры в Азкабане, оплакивая предательство Гермионы. «Ты мне больше не сын!» — кричит мистер Уизли, а нас с Роном уже выводят из зала суда. И я больше не могу вырваться. В ушах нарастает гул, но сквозь него я вдруг слышу, как кто-то говорит, даже не говорит, а почти кричит:

- Северус, что ты делаешь, ты же убьешь его. Остановись.

И, все еще не понимая, что происходит, я беру из рук Малфоя бокал красного вина и делаю несколько глотков. Рон, совершенно бледный, смотрит на меня как на восставшего из гроба мертвеца. И теперь я вижу Довилля — он больше не сидит в кресле напротив меня, он отошел к двери на веранду, где стоит, раскуривая сигару и почему-то отводит взгляд. А я все не могу оторвать глаз от чуть покачивающейся в такт его движениям серьги со змеей в его левом ухе. Словно маятник — вперед и назад.

И в этот миг, когда, как мне кажется, весь мир замер и существует только это мерное покачивание зеленого камня, сдавленного змеиными зубами, я объявляю ему войну. Войну, которая и приведет меня в итоге на берега Дубровницкой бухты — без войска, доспехов и оружия. На самом деле, жалкий человек, выброшенный кораблекрушением на горячие острые камни, будет уже вовсе не мной. Ему при рождении будут сданы другие карты, правда, снова крапленые. А лорд Довилль… Я не знаю, чем закончилась эта война для него. И, думаю, не узнаю этого уже никогда.

А там, в моем прошлом, он тем временем говорит, как ни в чем не бывало: